и грозило окончательным разрушением; нельзя было держаться и под открытым небом без какой-нибудь сильной точки опоры; повозки, стоявшие несколько под гору, вдруг зашатались и сами собой двинулись, к общему удивлению.

Сбежавшиеся монголы не знали, что им делать, и без толку суетились около наших юрт. Мы отправили большую часть их к китайским чиновникам и потом любовались, как они, вцепившись за веревки юрт, повисли на них, сдерживая собственной тяжестью утлую основу этих степных жилищ. Колокольчики на повозках звенели, верблюды ревели, суета была страшная, и это продолжалось с полчаса и заключилось проливным дождем, после которого ветер несколько стих. Оставалось поправлять, что успел изломать и ниспровергнуть в короткое время ветер. Пуще всего опасались мы, чтоб не разметало ветром наш табун, и в самом начале бури, не надеясь на монгольских пастухов, послали к ним на помощь своих казаков. К счастью, лошади нашли небольшое затишье в ложбине и, сбившись в кучу, стояли на одном месте, дрожа всем телом и фыркая.

На станции Мингень мы нашли порядочную воду, но травы были все также плохи. Мингень значит тысячу, – тысячу ли (несколько более 500 верст) или около этого оставалось до Пекина; это западная Мингень; есть еще восточная, по аргалинской дороге, верстах в 15 от этой.

От Мингеня до Кобура две станции песков, которые служат продолжением дурминских песков, идущих от востока на запад, уклоняясь несколько к северу, и составляющих полосу верст на 200 в длину и верст на 50 в ширину; главная масса их, образующая целые горы сыпучих песков, находится у Дурминской станции, по аргалинской дороге.

Отсюда, от Кобура, природа уже изменяется; степь зеленеет, и если где растительность прерывается опять песками, как, на пример, на долине Цангар, которую некоторые принимают за окончание Гоби, то не на далекое расстояние, верст на 10, – на 15 редко. На следующей уже станции, Хашату-габцал, составляющей границу между Сунитами и Чахарами, природа развертывается разнообразнее и веселее; начинаются возвышенности, похожие на горы, а не на увалы; травы густы и высоки; повсюду зелено и свежо.

Вид в Хашату-габцале тешит взор, утомленный единообразием пустыни. Это долина, окруженная горами, несколько похожая на одну из горных долин между Кяхтой и Ургой, довольно оживленная кочевьями и стадами; только горы не так высоки; стада не собственные, монгольские, а казенные; эти юрты – юрты военных поселений. Живой воды и тут нет: были два озера, да повысохли.

Восточные Суниты, вместе с западными и 8 другими хошунами, составляют один сейм; главой его Ван восточных Сунитов, который потому называется да-Ван (старший Ван).

Довольные видом зелени и пробудившейся от изнурительного покоя природы, оживленные общим движением и вновь показавшеюся жизнью, а, главное, спокойные насчет корма для лошадей, мы пошли бродить по взгорьям, на которых там и сям торчали юрты.

Навстречу попался монгол, как водится, верхом, в красном нарядном кафтане, правый бок которого он тщательно прикрывал, чтобы мы не заметили прорехи.

– Амур-менду!

– Менду! Откуда идете?

– А что?

– Верно от Цаган-Кереня?

– Почему ты знаешь?

– Еще бы! Я вчера знал, что у него савраска покалечился и что сегодня он хотел приколоть его; я ведь тоже к Цаган-Кереню.

– Вот что!

– А жирен конь? – И монгол посмотрел на нас так лукаво, как будто он насквозь проникал, и это наблюдение привело его, конечно, на мысль о жирном коне и тех лакомых кусках, которые мы съели, потому что он облизался так аппетитно, так самодовольно, что я не мог далее удержаться от смеха.

– Что, разве не было угощения, разве не потчивали вас кониной? Не уж ли вы от него с пустым сердцем и сухим языком!

– С таким пустым сердцем, что и сказать нельзя; ну, совсем без лица идем.

– Ах, он собака, ах, он волк, ах, он старая лисица, скупец этакой! Конь совсем околевает, он и тут не хочет приколоть. А я еще и новый кафтан надел! – И он торопливо прикрыл дыру на кафтане, которую было выказал в пылу досады. – Вы куда? – спросил он нас, видя, что мы уходили, и, вероятно, желая увлечь нас с собой на поиски жирной конины в какую-нибудь более радушную юрту! Мы указали наудачу одно из соседних жилищ. Монгол с презрением поглядел на юрту:

– Там и куска сыра не добудете, не то – что мяса – и он взмахнул нагайкой и вихрем унесся от нас.

Глава VIII

Монгольские сказания. – Гесер-хан. – Чингис-хан. – О происхождении одного из предков его. – Происхождение монголов. – Место рождения, смерти и погребения Чингис-хана. – Беседы с монголами. – Удобства и неудобства ранних выездов.

Монгольские пустыни почти вовсе не представляют ни памятников, ни мест, освященных воспоминанием. Даже в Киргизской степи вы часто встречаете могилы, так называемые мазарки, с которыми связано чье-нибудь имя, какое-нибудь происшествие или народная сказка. В Монголии, на пространстве пяти сот верст, вы едва найдете развалины здания, укрепления, или, наконец, памятник китайского тщеславия, начертанную на утесе надпись, свидетельствующую, что «в эти неприступные и никем непроходимые места проникло всесокрушающее китайское войско, на пути к завоеванию Чжунгарии, которой дикие и непокорные орды истреблены непобедимым Сыном Неба.» Не много славных имен осталось в народной памяти. Герой Гесер-хан принадлежит к истории собственно по имени; дела его составляют часть обширной мифологии буддийской: это Геркулес Монголии. Бурхан, избравший тело его своим жилищем, переселился потом в Далай-ламу тибетского, в котором и поныне пребывает. Гесер-хана изображают в буддийских кумирнях верхом на небывалом коне, в сопровождении своего сына и оруженосца с черным лицом.

Имя Чингис-хана скоро также превратится в миф; уже оно окружено таким туманом вымыслов, столько баснословных сказаний приплетено к истории, что сквозь них едва можно отличить настоящий очерк этого необыкновенного человека, которым гордится Монголия и о котором с ужасом вспоминает остальное человечество.

Говоря о монгольских сказаниях, нельзя не рассказать здесь о происхождении одного из предков Чингис-хана; оно очень напоминает собой историю родоначальника царствующего ныне в Китае маньчжурского дома, которую в подробностях рассказал наш русский синолог, к несчастью, так рано умерший, Горский. – История китайская сохранила подобное же сказание о происхождении А-по-си, основателя империи Хитан[6]. Но, прежде чем расскажем о предке Чингис-хана, мы должны передать вам повесть о происхождении или сохранении монгольского племени. Сказки и народные предания то же, что лепет ребенка, который понятен только людям, близким ему. В устах моих вам, конечно, покажутся сухи и холодны эти рассказы, но послушали бы вы монгола, и при этой восточной обстановке окрестной природы, и при этом безусловном