– Кто же еще-то? Ты первый выдумщик в округе. Даже, говорят, с нечистой силой начал знаться…

– А ты, ежели друг мне, глупостей не повторяй! – резко оборвал его Аникей.

– Я шутейно…

– И шутейно не болтай.

– Нет, Аникей, ты не отказывайся, – не отставал Иван. – У тебя в избе диковинок полно – одна похлеще другой. Ты бы сделал мне крылья, а? Навроде как у того парня, про которого рассказывал.

– А полетишь?

– Полечу, так и быть. Где наше не пропадало!

– А вдруг враги стрелой сшибут али сам сверзишься с поднебесья? Не побоишься?

– Не побоюсь, вот те крест, – торопливо проговорил Иван. Ему показалось, что Аникей спросил всерьез, а в том, что его приятель горазд на самые неожиданные выдумки, Ивану, да и не только ему, приходилось убеждаться не раз.

– Значит, в Москву полетел бы?

– В Москву, за подмогой.

Аникей стер тяжелую каплю дождя, упавшую на лоб.

Приятели помолчали. Дождь начал усиливаться.

– Ладно. Крылья – сказка, конечно, я понимаю, – развел руками Иван. – Но думаю, Аникей, я сумел бы и пешком до Москвы добраться.

– Это как же?

– Бегом. Никто меня не догонит.

– А ежели препятствие встретишь? Обоз, к примеру?

– Перепрыгну, что твой кузнечик. И добегу, – громко произнес он и тряхнул чубом.

– Меня в монастыре чудаком почитают. А ты, гляжу, чудак меня похлеще будешь.

– Думаешь, сил у меня не хватит?

– Силенок у тебя хватит, Ваня. Чем-чем, а этим тебя Господь не обидел.

– Чего ж еще надо?

– Уменья.

– Уменья бегать, что ли?

– Вот именно. И прыгать тоже, – добавил Аникей.

Иван искоса бросил взгляд на приятеля: не шутит ли? Но лицо Багрова оставалось серьезным.

– Вроде умею я бегать да прыгать, Аникуша, – произнес с обидой Крашенинников.

– Да знаю я, что проворнее всех в округе, – хлопнул его по плечу Аникей, – что никто не догонит тебя. Но речь о другом веду: бегать и прыгать – великое искусство. И ему нужно учиться, как, например, грамоте. В древности оно ведомо было, а потом утрачено.

– Откуда знаешь?

– Да уж знаю.

– Кто сказал?

– Сорока на хвосте принесла, – рассмеялся Аникей.

Крашенинников задумался. Так что же это получается, люди добрые? Он бегает быстрее всех, прыгает выше и дальше всех – не зря же люди прозвали его прыгунком! – а приятель этак небрежно, походя замечает, что он толком не умеет ни бегать, ни прыгать.

А может, Аникей прав? Каждый раз, легко обгоняя других, Иван смутно ощущал, что способен на большее. Может, и впрямь уменья ему не хватает?

От всего этого вдруг повеяло жгучей тайной, но Иван в расспросы не стал вдаваться: как говорится, всякому овощу свой час. Голова его теперь была занята совсем другим.

Дождь припустил сильнее, но приятели не обращали на него внимания. Монастырские окрестности затуманились, затянулись косой сеткой.

Плотно сжав губы, Аникей вглядывался в даль, думая о чем-то своем. Казалось, он видит нечто, не видимое другим.

– Если ты провидец такой, то ответь на вопрос, – начал Иван.

– Ну?

– Удержим мы крепость али отдадим ее ворогу ненавистному? – голос Ивана задрожал от волнения.

– Того не ведаю, – покачал головой Багров. – Смотря как сражаться будем.

Снизу, с монастырского подворья, донесся жалобный плач: беженка тащила за руку орущего мальчишку, награждая его тумаками.

– Аникей, – взмолился Крашенинников. – Придумай, как супостатов истребить али от стен отогнать. Сожги их, али утопи, али еще чего сообрази. Ты все можешь! О прошлом годе вы со своим монашком придумали штуку, чтобы мужикам легче было бревна таскать да каменные глыбы ворочать.

– Думаю над этим, Ваня. Но силенок да знанья не хватает мне…

Вверху, на пронзительном ветру, оба основательно продрогли. Миновав стражника, который спрятался от дождя в будку, они пошли вдоль крепостной стены: здесь народу было поменьше.

– Пойдем ко мне, – предложил Аникей. – Сбитнем горячим погреемся.

– Пойдем! – с радостью согласился Иван, прибавляя шаг. С тех пор как у Аникея появился новый приятель, пришлый монах, Багров крайне редко приглашал к себе Крашенинникова.

Жил Аникей бобылем, обслуживал себя сам, однако избу содержал в порядке.

В последнее время поползли упорные слухи, что-де Багров знается с нечистой силой. Архимандрит монастыря Иоасаф на всякий случай даже приставил к нему соглядатая, но тот исправно доносил, что Аникей держит себя скромно, тихо, ни дыма, ни тем паче адского пламени в подслеповатых окошках его избы не наблюдается. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Аникей, раскусив соглядатая, щедро угощал его брагой.

Так или иначе, а всемогущий старец успокоился насчет Багрова и нечистой силы.

Чем ближе к центру пробирались Иван и Аникей по улицам, тем теснее и суматошней на них становилось. Не оставалось ни клочка свободного пространства – все было запружено беженцами. Ранние холода осложнили их и без того бедственное положение. Доносились обрывки разговоров.

– …Хату спалили, детишек поубивали, мужик в ополчении сгинул. Осталась я одна на белом свете, сюда незнамо зачем прибежала, – рассказывала окружившим ее бабам молодайка в платке, вытирая слезы.

– И кой дьявол привел их сюда, недругов наших, – с ненавистью произнес Крашенинников, когда они сделали несколько шагов, удалившись от плачущей женщины.

– Привел их не дьявол, Ваня, а литовский гетман Ян Сапега да с ним польский пан Александр Лисовский.

– Выходит, литвины да поляки? А я со стены вроде еще и других различал.

Багров отрубил:

– Изменщики.

– И я так думаю, – согласился Иван.

Наконец добрались до места.

Избенка Аникея стояла в тихом переулке, по которому не то что телеге – пешему можно было пробраться чуть ли не бочком.

Крохотный участок, заросший чертополохом да бурьяном, был огорожен ветхим, покосившимся плетнем, потемневшим от времени и дождей.

По узкой, слабо протоптанной тропинке подошли к избе.

Внутри было тепло и как-то покойнее. Согревшись сбитнем, Аникей и Иван разглядывали старые рукописные тексты. Их отыскал в монастырском подвале инок Андрей, новый приятель Багрова. Откуда Андрей пришел в монастырь, Крашенинников не знал.

В избе стало темно – хоть лучину зажигай. Осенью сумерки наступают быстро…