Вопрос получился для меня таким неожиданным, что я только глупо заморгала.

— А как вы догадались?

— Не велика наука, — ворчливо ответил он. — Ты что, природная принцесса ездить с таким эскортом? Посмотри на себя, платье изношено, сапожки плохенькие. Так принцессы не одеваются. Да и с тем фертом все ясно. Вся его любовь у него же в панталонах и осталась. Я что, не понимаю, как молоденькой и красивой трудно от таких кобелей отбиваться!

— Ваша правда, доктор, я и правда арестантка, только сама не знаю, по какой причине.

— И причин бывает немного. Кто-нибудь придумал про тебя глупость, да сам и донес, кому следует. Или старой бабе дорогу перешла, а у нее знатная родня в столице. Вот все и завертелось.

— Не скажите, мне кажется, мое дело серьезнее. Меня уже несколько раз пытались убить. За выдуманные истории людей подушками не душат.

Старик внимательно на меня посмотрел и привычным, каким-то домашним, движением потеребил двумя пальцами свой большой мясистый нос, после чего сочувственно сказал:

— Вообще-то убить могут за что угодно, а то и просто так. Ладно, оставлю я твоего ферта лечиться от скуки, чтобы к тебе дорогой не приставал. Пусть все остальные думают, что у него холера и остерегаются лезть к тебе под юбку. А больше, прости, ничем помочь не смогу.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарила я старого ворчуна. — Вот ваши деньги!

— Пустое, у меня свой пенсион есть, да и практика кое-какая. Оставь их себе, я не для себя, а для тебя их с ферта стребовал. У тебя, поди, нет ни полушки?

— Как вы догадались? — опять поразилась я.

— Проживешь с мое, сама такой же догадливой станешь. Тебе теперь себя беречь нужно. К масленице жди приплода. Ну, езжай с богом. Удачи тебе.

— Спасибо, вам доктор, — поблагодарила я и, чтобы он не заметил у меня слез на глазах, выбежала из комнаты.

Уже в карете, я вспомнила его странные слова о приплоде и сразу поняла, почему меня по утрам тошнит. Я ношу в себе ребенка!

Чем ближе мы подъезжали к Петербургу, тем тревожнее у меня становилось на душе. Да и мои спутники постепенно менялись, становились строже и суше. Даже славный человек Вяземский, смущаясь и стараясь не смотреть мне в глаза, как-то сказал, что мне следует задернуть шторы на окнах, а то, как бы ни случилось чего нехорошего. Я вынуждена была подчиниться и потеряла единственное доступное удовольствие — смотреть в окна кареты на Святую Русь.

А посмотреть было на что! Какие красивые церкви я видела в Москве, с золотыми куполами, белокаменными, небывалой высоты, колокольнями! А какая даль открывалась порой перед нами! Какие широкие полноводные реки мы миновали! Теперь за задернутыми шторами во время пути я больше спала, а потом на ночевках мучилась от бессонницы, размышляла о своей странной судьбе и тихо беседовала со своим будущим ребенком.

Петербургский тракт не в пример другим дорогам был гладок, как стол. Бывало, что едешь целый час, и каретное колесо не провалится ни в одну глубокую колдобину. Конечно, случалось всякое, как-то раз мы застряли на середине моста и полдня ждали, когда с окрестных деревень сгонят крестьян починить провалившийся настил Но такое случалось редко и в день мы проезжали по шестьдесят верст.

Сто рублей, полученные при посредстве старого доктора, пока оставались неразменными. Просить Вяземского заехать в мануфактурную лавку прикупить мне нижнюю одежду я стеснялась, а он, как и любой мужчина, о таких мелочах, необходимых каждой женщине, просто не думал. Только в небольшом селении со странным названием Комарово мне, наконец, удалось решить этот сложный вопрос.

Остановились мы в тот раз, в имении очередного родственника одного из моих конвоиров, вахмистра Левушки Вегнера. Имение было средней руки с одноэтажным домом и десятком служб на обширном дворе. Хозяин, обрусевший швед, в прошлом генерал-майор русской службы, получивший увечье при Измаиле, душевно обрадовался племяннику с товарищами и устроил званый вечер. Гуляли не по-шведски, а широко, по-русски. Кирасиры, как иногда случается с нашими мужчинами, крепко перепили.

Меня, как было принято, когда мы останавливались не на постоялых дворах, а в поместьях, поместили в отдельное помещение, гостевой домик, далеко отстоящий от барских покоев. По негласному соглашению с конвоирами, свободы моей никто не ограничивал, но и я не совершала ничего такого, что могло повредить им по службе.

То же было и в этот раз. Пока кирасиры праздновали, я помылась в бане, попросила у ключницы иголку с ниткой и села возле окна, сушить волосы и приводить в порядок свое многострадальное платье. Летний вечер, как бывает на севере, был долгий и светлый. Вся местная дворня обслуживала гуляющих господ, и в моей части двора не было видно ни одной живой души. Стесняться было некого, и я спокойно сидела возле самого окна и штопала прорешку на подоле.

Когда появился мой спаситель Евстигней, я не заметила. Он неслышно подкрался к окну, подскочил, зацепился руками за подоконник и легко вскарабкался наверх. От неожиданности я испугалась, вскрикнула и прикрыла голую грудь руками.

За то время, что мы добирались до столицы, я мельком видела его несколько раз за окнами, знала, что он следует за нами, наблюдает за мной, и почти перестала его стесняться. Однако после того случая, когда он защитил меня от убийцы, Евстигней со мной не разговаривал и не пытался как-то связаться.

— Господи, как ты меня напугал! — с упреком, воскликнула я, впрочем, тотчас успокаиваясь. — Разве можно так тихо подкрадываться!

— Простите, но мне нужно с вами переговорить, — ответил он, не скрываясь, глядя на мое обнаженное тело.

— Погодите, я только оденусь, — ответила я и повернулась к нему спиной, намереваясь накинуть платье.

— Пожалуйста, не нужно одеваться, — незнакомым, севшим голосом, но, тем не менее, проникновенно попросил он. — Мне так нравится на вас смотреть!

Я, честно говоря, просто не нашлась, что ему ответить! Хорошенькое дело, малознакомый человек просит вас сидеть перед ним совершенно голой! Правда, я не воспринимала Евстигнея как мужчину, да и видел он меня без одежды много раз, и, думаю, в самых разных ситуациях. Однако сразу соглашаться, я просто не могла и попыталась найти вескую причину для отказа.

— Я все-таки лучше оденусь, мне в таком виде будет неловко с вами разговаривать.

— Как вам будет угодно, — грустно сказал он. — Но если вы решитесь сделать мне приятное, то оставайтесь как есть…

— Хорошо, говорите, я вас слушаю, — закрывая тему разговора и оставив в покое свое платье сказала я.

В конце концов, пусть себе смотрит, если ему так нравится.

— Спасибо, — тихо поблагодарил он. — Вы скоро будете в Петербурге…

— Да, возможно, даже завтра к вечеру.

— Куда вас определят, я не знаю…