менее талантливые, солдаты уже стали бригадными генералами, а ты до сих пор носишь погоны подполковника. Ты круче и достойнее их. И ты станешь бригадным генералом, а потом и дивизионным. Ты – славный солдат, вот только жалости в тебе многовато. Солдат должен быть твёрдым и жестоким. Тогда у него всё получится. Пойми, война – это не только тактика и стратегия, не только меткое попадание в цель, умение выходить из сложных ситуаций. Война – это ещё и ужас для врага, это психологическая атака. Поверь моему опыту, я уже тридцать лет как порох нюхаю, начиная с Афганистана, и дальше – Сомали, Босния, Ирак, Чечня, Сирия. Мы так воевали везде. Ты думаешь, за войну в «белых перчатках» я стал заместителем бригадного генерала и моего брата Чёрного Араба[39]. Он-то хорошо понимал, как нужно воевать с гяурами. А вот ты не понимаешь.

– Да, я не понимаю ваших методов. Не понимаю, Салман. И где твой Чёрный Араб, где он? Он же хотел дойти до Ростова, если помнишь. Помогла ему эта твоя хвалёная тактика, когда его личный повар, перекупленный фэсбами, день за днём подтравливал его, а потом собственноручно и похоронил? Чего он добился? Чего? Благодаря таким, как он, цветущая советская республика превратилась в руины, гибли мирные люди, ломались судьбы. Сколько молодых ребят погибли в твоей независимой Ичкерии из-за вашей нелепой войны с неверными? Сколько? Ты считал их, Салман? И чего вы добились, чего?!

– Мы были и есть солдаты Пророка Мухаммеда, мы воевали против неверных, за нашу веру, – чеканно произнёс Салман, как кобра глядевший косо и пристально на Гасана. – То, что мы проиграли кафирам там, не означает, что наша борьба окончена. Мы ещё вернёмся туда, поверь мне, вернёмся, и Москва ещё не раз содрогнётся!

– О чём ты говоришь, Салман? Всё, вы уже не вернётесь туда никогда. Ту войну вы проиграли. Народ Чечни пошёл не за вами, а за другими, – тоже правоверными, но более сговорчивыми с Москвой. За теми, кто остановил войну, кто добился мира, кто заново из пепла и руин поднял красивый и современный город, республику. Тебе это не понравится, но это факт, Салман. Им пришлось отдать свою нефть и нефтепереработку в центр, федеральным компаниям. Ту самую нефть, которой сам хотел распоряжаться Дудаев. Но они и получили взамен от Москвы такой бюджет, которого не имеют целые регионы России! И нет уже ни Дудаева, ни Масхадова, ни Чёрного Араба, и очень хорошо, что Всевышнему пока угодно, чтобы жил ты, Чёрный Салман, мой брат. Ну, раз так угодно Всевышнему, ты и живи, брат, живи и наслаждайся жизнью! И не вспоминай про твои годы в армии Ичкерии, в штабах у Радуева и Хаттаба. Забудь это как можно скорее и молись Всевышнему, чтобы чеченцы забыли тебя. Иначе тебе не скрыться от их возмездия за то, что ты творил там в годы их Первой войны. Они живут без твоего Хаттаба и процветают. У них рождаются дети и строятся города, они живут в мире и согласии с соседями. И они нашли свою дорогу. Они счастливы, и у них мир. Чего нет у нас, к сожалению. Нет у нас мира, Салман. Я благодарен тебе, что сейчас со мной воюешь с гяурами. Но не вспоминай про то, не вспоминай…

– Ты не понимаешь, Гасан, ничего! Я не хочу говорить про свои прошлые войны. Я солдат, солдат Всевышнего. Я воевал там, и это уже история, легенда. Но сегодня я воюю здесь. Я воюю здесь, рядом с тобой в твоём отряде, и ты должен слушать меня. Должен. Слушай меня, Гасан, слушай внимательно! – фыркнул Салман и продолжил: – Гяуры должны понимать, что их ждёт. Ты думаешь, мне кайфово резать им глотки и языки, уши и члены? Так вот знай – не кайфово.

Но ты точно знаешь, и, главное, на той стороне гяурский солдат тоже знает, что есть такая бригада головорезов на Варденисском фронте, что стоит попасть в плен, и конец им. Никому не удастся договориться со мной. И они своими глазами увидят, как их уши засовывают им же в рот, а потом – как им отрезают их же чле…

– Прекрати, Салман! Я тоже солдат. Семнадцатилетним добровольцем я участвовал в захвате Шаумяна четверть века назад, я научился разрабатывать стратегию и планировать тактику боя. Я так не делал и делать не буду. Пленный – он такой же солдат, как и я. Согласен, ужас на противника наводить надо, и ценю твой вклад в нашу борьбу. Но имей в виду: солдат, понимающий, что может попасть в плен к такому головорезу, как ты, будет драться до последнего патрона, а когда обойма кончится, продолжит драться ножом, штыком, сапёрной лопатой. И в этом состоит не только преданность своей отчизне, которую я много раз встречал у армянских солдат, но и страх попасть в плен в твой батальон. Так что у твоей жестокости есть и оборотная сторона. А вообще, Салман, зря ты затеял этот разговор, ты же прекрасно знаешь: этого парня я не дам тебе на растерзание.

– Да я и не собираюсь его терзать. Просто он такой плюшевый, мне всего-то немного минут надо, чтобы его гордый орлиный взор превратился в смиренный олений взгляд опущенного чмо[40]. Отдай мне его?

– Нет! – жёстко прервал боевика Гасан.

Этот ответ Гасана понял даже сам Артак, несмотря на его скромные познания в турецком языке, ограниченные простыми словами, нужными для тривиальной торговли в Стамбуле. Слово «ёк», что означало «нет», Артак знал хорошо.

Мысли Гасана сменяли друг друга молниеносно, являя ему невероятные варианты развития событий. Например, такой: он отдаёт этой мрази Артака, а сам с его матерью остаётся в первом коровнике. Но вскоре врывается туда, где мерзавец чуть было не начал свое чёрное дело, и, вытащив кинжал из портупеи Салмана, втыкает ему в печень. На рукоятке оставляет отпечатки пальцев Артака, подтверждающие, что это сделал пленник. А сам Гасан в тот момент якобы спал в коровнике. Увы, не получается…

– Нет, Салман, – чётко выговорил Гасан, – и не потому, что я добрый. Это расчёт. Строгий и верный расчёт. Ты думаешь сломать его, но при первой же возможности он вонзит твой же кинжал тебе в сердце. Поверь мне, я видел, как умер ваш солдат Мугам от рук армянского военнопленного. Так что вести нам Артака через линию фронта придётся! Начинай готовиться. И если открыт коридор, как утверждает твой шпик,