— Может быть, у них там в правительстве, так же как и в казне, пустое место, и все наши ходатайства напрасны, — говорил старый командир полубригады своим друзьям.

Но вскоре распространились вести о неожиданном возвращении генерала Бонапарта и событиях 18 брюмера. Командиры войск Западной Франции поняли тогда молчание министров. Это лишь усилило нетерпеливое желание офицеров избавиться от тяготившей их ответственности, и они с любопытством ждали, какие меры примет новое правительство. Узнав, что генерал Бонапарт стал первым консулом Республики, военные горячо обрадовались, — впервые видели они одного из своих у кормила власти. Франция встрепенулась, полная надежды: молодой генерал был ее кумиром. Энергия нации возродилась. Столица, утомленная мрачным своим унынием, предалась празднествам и удовольствиям, которых она так долго была лишена. Первоначальные мероприятия консула нисколько не уменьшили надежд и совсем не испугали Свободу. Первый консул обратился с прокламацией к жителям Западной Франции. Эти красноречивые воззвания к нации, так сказать, изобретенные Бонапартом, произвели в те годы патриотизма и чудес поразительное действие. Голос его прозвучал в мире как голос пророка, ибо каждое его воззвание неизменно подтверждалось победой.

«Французы!

Нечестивая война вторично охватила западные департаменты.

Мятеж подняли изменники, продавшиеся англичанам, или разбойники, которые ищут поживы в гражданских распрях и безнаказанности своим злодеяниям.

Таких людей правительство не обязано щадить или разъяснять им свои принципы.

Но есть граждане, дорогие своей отчизне, мятежники лишь хитростями совратили их; этих граждан необходимо просветить и открыть им истину.

Были изданы и применены несправедливые законы. Граждан встревожили акты произвола, посягавшие на их безопасность и свободу совести; повсеместно многим гражданам нанесли удар необоснованным занесением их в списки эмигрантов; словом, были нарушены великие основы общественного порядка.

Консулы объявляют, что в силу конституции, гарантирующей свободу вероисповедания, будет выполнен закон от 11 прериаля III года, предоставляющий гражданам право пользования зданиями, предназначенными для отправления религиозных культов.

Правительство простит и помилует раскаявшихся; помилование его будет полным и безоговорочным, но оно покарает всякого, кто после этой декларации еще осмелится сопротивляться верховной власти нации».

— Ну что ж, — говорил Юло, когда было публично прочитано консульское воззвание. — Разве это не по-отечески? А вот увидите, ни один из разбойников-роялистов не изменит своих взглядов!

Юло был прав. Прокламация привела лишь к тому, что каждый утвердился в своем выборе. Через несколько дней Юло и его коллеги получили подкрепление. Затем новый военный министр сообщил, что к ним прибудет генерал Брюн, назначенный командующим войсками Западной Франции. Юло, известный своей опытностью, временно получил командование войсками в Орнском и Майеннском департаментах. Вскоре небывалая деятельность оживила все пружины правительства. Циркуляр военного министра и министра полиции сообщал, что для подавления восстания в самой его основе будут приняты энергичные меры и выполнение их возложено на войсковых командиров. Но шуаны и вандейцы уже воспользовались прежним бездействием Республики, подняли деревни и полностью овладели ими; поэтому было выпущено второе воззвание консулов. На этот раз генерал Бонапарт обращался к войскам:

«Солдаты!

На западе Франции остались лишь разбойники, эмигранты и наемники Англии.

В нашей армии более шестидесяти тысяч храбрецов. Жду в скором времени известий о том, что главарей мятежа уже нет в живых. Славу добывают тяжкими трудами; если б можно было ее добыть, держа штаб-квартиру в больших городах, кто бы не достигал славы?..

Солдаты, какой бы ранг вы ни занимали в армии, всех вас ждет признательность нации. Чтобы стать достойными ее, надо пренебрегать непогодой, льдами, снегами, жестокими ночными холодами, врасплох захватывать врагов на рассвете, истреблять негодяев, позорящих имя «француз».

Ведите кампанию быстро и смело. Будьте беспощадны к разбойникам, но соблюдайте строгую дисциплину.

Национальные гвардейцы, соедините свои усилия с усилиями линейных войск.

Если среди окружающих вы знаете приверженцев разбойников, арестуйте их! Пусть нигде не найдут они себе убежища от солдат, их преследующих, а если обнаружатся предатели, которые осмелятся приютить их и защищать, — пусть они погибнут вместе с мятежниками!»

— Вот голова! — воскликнул Юло. — Прямо как в Итальянской армии: сам к обедне звонит и сам ее служит. А как говорит!

— Да, но говорит он один, и только от своего имени, — заметил Жерар, уже начиная опасаться последствий 18 брюмера.

— Эх, святая душа! Подумаешь, важность! Ведь он человек военный! — воскликнул Мерль.

В нескольких шагах от офицеров перед вывешенным на стене воззванием толпились солдаты, но так как никто из них не умел читать, то все только глазели на афишу — одни беспечно, другие с любопытством, а двое-трое высматривали среди прохожих какого-нибудь грамотея по виду.

— Ну-ка, Сердцевед, погляди, что это там за бумажка, — с насмешливой улыбкой сказал Скороход своему товарищу.

— Догадаться нетрудно, — ответил Сердцевед.

При этих словах все посмотрели на двух приятелей, всегда готовых разыграть роль балагуров.

— Смотри сюда. Видишь? — продолжал Сердцевед, указывая на грубую виньетку над заголовком воззвания, на которой с недавних пор циркуль заменил нивелир 1793 года. — Это означает, что нашему брату, пехотинцам, немало придется пошагать. Замечаешь? Циркуль-то здесь раскрыт. Это называется «эмблема».

— Ну, молокосос, нечего тебе ученого корчить! Это называется «проблема». Я раньше служил в артиллерии, — сказал Скороход, — так у нас офицеры на проблемах собаку съели.

— Это эмблема.

— Нет, проблема.

— Давай спорить.

— На что?

— На твою немецкую трубку.

— По рукам.

— Извините за беспокойство, гражданин майор, ведь верно, что это эмблема, а не проблема? — спросил Сердцевед у Жерара, который, задумавшись, шел позади Юло и Мерля.

— И то и другое, — серьезно ответил Жерар.

— Майор посмеялся над нами, — сказал Скороход. — Эта бумажка означает, что наш генерал из командующего армией в Италии стал консулом, — чин очень важный, и теперь у нас будут и башмаки и шинели.

В самом конце брюмера, однажды утром, когда Юло проводил ученье в своей полубригаде, уже полностью сосредоточенной по распоряжению свыше в Майенне, курьер из Алансона подал ему депеши; Юло принялся их читать, и лицо его выразило сильную досаду.