В самом конце августа машина доставляла Фролыча обратно вместе с здоровым букетом гладиолусов и георгинов, который Фролыч первого сентября тащил в школу.

Меня же каждое лето регулярно отправляли в пионерский лагерь. В этот раз тоже отправили, но в середине первой смены в лагере объявили карантин, потому что во втором отряде обнаружилась свинка, и батя срочно забрал меня домой. Три недели я болтался в Москве просто так, потом инкубационный период закончился, и инфекционную опасность я представлять перестал. До третьей смены еще оставалось время, и тут как раз подвернулась возможность съездить на дачу к Фролычу.

Батя сам отвез меня на вокзал, купил билет и посадил в электричку. Он даже какого-то дядьку нашел в вагоне, который ехал до нужной станции, и попросил его за мной проследить, чтобы я не прозевал, когда надо будет выходить. Дядька был в шляпе, в костюме с галстуком, в резиновых сапогах и с рюкзаком. Еще у него были с собой обернутые мешковиной грабли, которые на багажную полку не поместились, поэтому он их держал рядом с собой. А когда он начинал засыпать, то грабли падали, и он тут же дергался, снова хватался за грабли и начинал озираться по сторонам.

Когда электричка тронулась, он спросил, как меня зовут, в каком классе и как я учусь, я ответил вежливо, потом он еще спросил, какой номер у дачи, на которую я еду, только он сказал не «дача», а «сад». Я ему ответил, что не знаю, потому что меня должны встретить. Он от меня отстал и сразу заснул.

Когда уже подъезжали, так примерно через полтора часа, мне вдруг пришла в голову беспокойная мысль. У меня это самое слово «сад» не выходило из головы. Если вдруг Фролыч меня не встретит, то как мне найти его дачу, если этот дядька чего-то долдонит про сады. И когда мы вышли в тамбур, я у него спросил, далеко ли дачи от садов. А он на меня разорался.

Вроде как дач там никаких нет, и это все придумали дармоеды и тунеядцы, которым лишь бы ничего не делать и жить на всем готовеньком и только загорать на травке, а надо сажать всякие полезные растения и трудиться от зари до зари. Потому что труд всему голова. И что с этими дачниками мы коммунизм никогда не построим.

Он так громко орал и был такой красный и злой, как будто весь тамбур был населен этими самыми ленивыми дачниками. Я просто не знал, куда деваться, и очень обрадовался, увидев на платформе Фролыча.

— Ты откуда знаешь Штабс-Таракана? — спросил Фролыч, специально попридержав меня, чтобы дядька с граблями удалился на приличное расстояние.

— Да не знаю я его совсем, — ответил я. — Просто батя попросил его проследить за мной, чтобы я не проехал остановку. А почему Штабс-Таракан?

Оказалось, что дядька был капитаном в отставке и во время войны служил в каком-то штабе. Его сначала все называли между собой штабс-капитаном, а потом как-то получилось Штабс-Таракан. И что он контуженный псих, ко Веем пристает и никому не дает проходу, требуя непременно сажать всякие овощи и фрукты. Если он, например, идет по улице и видит, что на соседской даче жарят шашлык или играют в преферанс, то останавливается и начинает громко скандалить. У него самого весь участок засажен яблонями и смородиной, просто ступить негде, и он требует, чтобы так же было и у всех. А люди сюда приезжают отдохнуть и не хотят целыми днями торчать на грядках задницей кверху. Ту же самую клубнику проще купить в магазине или на рынке, чем все время ее пропалывать и удобрять, да еще и непонятно, кому она достанется в результате, потому что деревенские шалят и к Штабс-Таракану уже много раз залезали. Он даже завел себе настоящее ружье, из которого пугает воробьев, чтобы те не поедали урожай. Ну и деревенские теперь тоже побаиваются к нему залезать, из-за ружья. А у остальных дачников ружей нет, поэтому они ничего не выращивают, а просто отдыхают.

Домработница Настя нас хотела сразу начать кормить обедом, но Фролыч вывернулся и утащил меня на опушку леса, где у него был построен шалаш. И еда нашлась в этом шалаше — две воблы, большая горбушка черного хлеба и бутылка лимонада. Мы все это съели и выпили, а потом начали играть в карты. В переводного дурака. Тут-то все и началось. Я так думаю, что из-за моих штанов. Я их очень не хотел надевать, но мама заставила, сказала, что раз я на дачу еду, то надо выглядеть прилично. Это были светло-бежевые бриджи чуть пониже колен, узкие и с разрезами снизу. Я ни одного человека никогда не видел, который бы в таких штанах ходил. Я их и сам впервые надел. Просто спорить не хотелось.

Я часто вот над чем думал. Человек произошел от обезьяны. Сначала обезьяна жила на дереве, потом стала спускаться на землю, постепенно начала передвигаться на задних лапах, потому что передние были нужны для всяких разных дел, и в результате из нее получился человек. А сама обезьяна — она тоже от какого-то животного произошла, это животное — еще от другого животного, и так далее, до рыб, амеб и совсем маленьких бактерий. Там еще динозавры по дороге были, птеродактили всякие. Это мне все понятно. То есть я про это знаю, но не чувствую. Это для меня какое-то все постороннее, оно существует где-то как на картинке в учебнике, но между мной, который внутри сидит, между моим «я» и всеми этими саблезубыми тиграми непереходимая граница. Чтобы еще проще — вот меня мои родители родили, меня сначала не было, а был такой маленький сперматозоид, потом у него ручки-ножки появились, головка, а через положенное время меня из мамы вынули. Понимаю. Но не чувствую. Потому что между всем этим и моим «я», которое внутри, та же самая граница, которую никак не перейти. Я очень старался, напрягался весь, думал: вот-вот, вот сейчас я эту границу проскочу и сразу же пойму, где там было это мое «я», где оно было спрятано в моих родителях или в обезьяне или еще дальше — в амебе какой-нибудь. Но никак не получалось. Пока не приходила белая вспышка под мелодию «ум-па-ра-рам». Вот в это самое мгновение вдруг наступала полная ясность, возникало такое ощущение, что мое «я», которое внутри, — это одновременно и мои родители, и обезьяны доисторические, и все-все на свете: злая Куздря,