на всякий случай рисую руками женский силуэт и маленьких человечков, в ответ отрицание.

— Родители: отец, мать? — показывает указательный палец, — один? Отец? — кивает.

— Друзья? — да, — враги? — тоже кивает и хмурится.

— Из-за них попал в беду? — задумывается ненадолго, на лицо набегает тень недовольства, опять кивает, — ясно. Кто-то целенаправленно тебе испортил жизнь? — ещё больше хмурится.

— Тебя ищут? — пожимает плечами, — уточняю, — друзья ищут? — в лице вижу сомнение, — а враги? — теперь уже уверенно кивает, — хреново…

Перехожу к вопросу, в котором нет особого смысла, но только не для меня,

— Костя, у тебя есть девушка? — он глядит недоумённо, будто я спросила, какую-то немыслимость, о которой он не имеет понятия, — ну, подружка? Невеста? Любимая? — опять помогаю руками, как могу, то изображая женскую фигуру, то глаза закатываю мечтательно, то хватаясь за сердце, а у самой сердце останавливается, что ответит?

Он явно тормозит, то ли не понимает, то ли прикидывается, но похоже, усиленно соображает. Потом читаю язык глухонемых в его исполнении: повторяет женский силуэт, отрицательный жест, касается области сердца, снова отрицательный, потом приставляет пятерню к затылку и кивает.

И что обозначает эта пантомима?!

Разобраться мешает Лёха,

— Привет, парочка, — бросает, будто ровесникам, — если что, я ужастик пошёл смотреть в триста двадцатую, там, у пацана ноут с собой, клёво!

— Счастливо! — смеюсь вслед и вспоминаю сегодняшний разговор, — Костя, помыться не хочешь? — в ответ энергичное «Да» в исполнении головы.

— Поехали в приёмное. В служебной душевой ванна, сподручней будет.

Прикатываю из коридора кресло, он, тем же манером, что и днём, перегружается, и мы двигаемся в лифт…

Пока спускаемся, он умудряется не глядя, поймать мою руку, лежащую на ручке каталки за его спиной, и прижать к щеке. Не целует, не гладит, просто прижал или сам к ней прижался и сверху прикрыл своей огромной горячей ладонью. Так нежно, так ласково и так искренне демонстрируя признательность и потребность во мне.

Кому и когда я была нужна? Наследили проходимцы в моей жизни, а мне тогда казалось, что нужна, и что любят по-настоящему. Пару раз нарывалась, как доверчивый потерявшийся щенок, который льнёт к каждому, кто протянет руку, не ожидая удара, так и я верила и тянулась. Сколько пинков нужно щенку, чтобы он разуверился? Может одного достаточно? А я вот ведусь опять…

Неужели Костя такой же? Не верю, просто не могу! Вместо этого, почти пою и чуть ли не целую его в макушку!..

Заезжаем в приёмное отделение, на воротах Никитична со шваброй! А вот это препятствие посуровее многих, Костик сразу становится, как-то меньше в размерах, а я импровизирую на ходу,

— Анна Никитична, Вам бы передохнуть, пол уже сияет, как зеркало, а Вы всё при швабре, — забегаю вперёд, не давая вставить слова, — как тут без меня? Ничего не случилось?

— Слава Богу, тишина, — Никитична опускает орудие труда. На чистоте у неё не пунктик, а жирный восклицательный знак, поэтому каждая похвала в адрес чистоты во вверенном хозяйстве, ложится благодатью на её чуткое санитарское сердце, — могла бы и не спешить, — добреет она, однако, игнорирует Костю, хотя прекрасно видит, что мы вдвоём.

— Анна Никитична, — бессовестно наглею, — не в службу, а в дружбу: не раздобудете ли ещё одну смену одежды для Константина? — вижу, моя идея Никитичне не по сердцу. Ну, так у меня ж своё сердце есть, оно подсказывает, что всё правильно делаю. Мне скрывать нечего,

— А, мы пока в душ… служебный, — сразу объясняюсь, — там ванна, можно голову нагнуть или даже по пояс вымыться, нам с ногами никак!

— Идите уж, — губы поджаты, лоб наморщен, а взгляд суров, но я целую её в пухлую и совсем не морщинистую щёку и шепчу,

— Что бы я без Вас делала, дорогая моя! — против такой сладкой лести, ясное дело ей не устоять,

— Найду что-нибудь…

Прихватив всё необходимое, качу наш транспорт в служебную комнату гигиены. Она не так просторна, как та, где я отмывала Костю в прошлую смену, но зато здесь значительно теплее и имеется ванна, так необходимая в наших обстоятельствах.

Установив низкий пластиковый табурет прямо возле неё, объясняю, как мне представляется процедура,

— Смотри! Ты садишься сюда, нагибаешься через край, а я поливаю сверху, — снимаю лейку с подставки и демонстрирую, — моешься по пояс и волосы. Вот мыло, — сразу ставлю баллон с жидкостью с жасминовым ароматом прямо на дно, — всё ясно?

В ответ получаю энергичный кивок и предполагаю, что мы договорились. Но ровно до того момента, как Костя усевшись на табурете, стягивает майку и, нагнувшись, упирает руки в противоположный край ванны, и всё!

Судя по его разумению, теперь дело за мной. И, главное, даже не поспоришь! Не с кем!

— Это ты здорово устроился, — смеюсь, сначала расплетая его богатство, а потом, отрегулировав комфортную температуру воды, поливаю из душа.

Переключаю поток в кран и, набрав в ладонь побольше жидкого мыла, пропитываю волосы. Разбираю густые длинные пряди, прохожусь пальцами по коже головы, скольжу за ушами и захватываю шею, осторожно обходя, чудовищную красоту, и даже не замечаю, как начинаю получать удовольствие от этой процедуры.

Интересно, ему-то комфортно? Намыливаю спину, осторожно проскальзываю подмышками и, насколько могу дотянуться, захватываю мыльной пеной плоский живот, остро выпирающие рёбра и грудь.

И увлёкшись процессом, соображая, как бы чего не пропустить, не сразу замечаю, что его руки напряжены, крепко вцепившись пальцами в борт!

— Больно? — пугаюсь, — я что-то задела? Причинила боль? — Костя, не поднимая головы и кивает, и отрицает одновременно. Лицо скрыто плотным занавесом мокрых волос, вот и пойми!

Начинаю торопливо и неуклюже смывать пену. Снова поливаю из лейки, но теперь уж очень осторожно касаюсь. Что я там не заметила у него в прошлый раз? Болит? Он ведь и не пожалуется!

Смыв всё дочиста, промакиваю очередной простынёй из запасов Никитичны влажное тело, особенно аккуратно по вышивке, в то же время, стараясь собрать всю влагу. Как там под этим рисунком просушить кожу? Как он сам это делает?

А он никак не делает и ничего, застыл статуей, будто окаменел!

— Так дело