Стихотворение было простое.

В те годы о вреде курения задумывались немногие и антиникотиновой пропаганды не было никакой.

В 12 лет я курил почти постоянно, в 14 – минимум пачку (20 сигарет) в день.

Однажды летней ночью я вышел на кухню покурить в открытое настежь окно. На улице был какой-то шум, и я не слышал, как из туалета вышел отец. Он не стал медлить и сразу же влепил мне затрещину. После чего начал со мной уже вполне миролюбивую, обстоятельную беседу. Главная мысль, которую он пытался донести до меня тогда, была в том, что «обязательно и очень скоро настанет день, когда ты НЕ СМОЖЕШЬ НЕ КУРИТЬ». Мне это казалось нереальным, я хорохорился и говорил, что такого не будет никогда и что я, конечно же, брошу, как только захочу.

Просто пока мне все нравилось, и нравилось сильно!

А отец хорошо знал, о чем говорил: сам он начал курить в 17 лет, попав в 1942 году в снайперское училище. На момент нашего разговора о вреде курения ему было 50, он уже пережил инфаркт, а впоследствии заболел раком.

Я стал прятаться, дома больше не курил, но за его пределами курил постоянно и везде. И однажды в три часа ночи понял, что отец прав: проснувшись, я увидел, что сигарет нет, и уснуть больше не смог. Посреди ночи я пошел к таксистам, а это значит был готов отдать от 3 до 5 рублей за пачку, в то время как в магазине «Ява» стоила 30 копеек. И это была уже чистая наркомания в 16 лет.

В те годы я курил ужасную гадость: папиросы «Казбек», «Дымок», «Герцеговину Флор». А вот моршанская «Прима» считалась лучшей!

Позже в мою жизнь вошли болгарские «БТ», «Родопи», «Стюардесса», которые отличались особенно кислым привкусом. Страшным шиком считалось смолить кубинские «Лигерос» и «Партагас», хотя курить их было невозможно по той простой причине, что в них клали бракованный сигарный лист, а сигарный табак – очень крепкий и им в принципе не затягиваются. Даже опытные курильщики и курильщицы кашляли, но продолжали покупать и стрелять сигареты c Острова свободы.

Про СПИД тогда никто не слышал, так что бычками не гнушались – подбирали, отрывали фильтр и докуривали.

Вспоминается любимый пионерский лагерь ДКБФ «Алые паруса» (Дважды краснознаменного Балтийского флота). Так и вижу: начинается смена, мы заходим в здание первого отряда и, как только вожатые скрываются из виду, привычным движением достаем из чемоданов и рюкзаков пачки папирос (я – сигареты «Бородино») и закидываем их на крышу корпуса, потому что знаем, что скоро будут шмонать, а без курева жизни уже не представляем.

Лирическое отступление про то, что курение было не единственной пагубной зависимостью школьников. Когда я работал воспитателем в лагере Грузового автокомбината № 23, то наблюдал следующую драматическую сцену: начинается смена, и в лагерь, сопровождаемые вожатыми (они же – водители автокомбината), входят дети 14–15 лет. Их подводят к пустому котловану (он же бассейн) глубиной от 2 до 5 метров и предлагают немедленно его почистить. Немало подивившись такой срочности, пионеры кидают свои рюкзаки на землю и спускаются в грязный котлован. Вожатые тут же быстро достают лестницы обратно и бросаются к детским рюкзакам.

Под матерные крики со дна бассейна у пионеров в тот день было изъято 120 бутылок водки. Дети поняли, что отдых не задался с самого начала. А вожатые, напротив, воспринимали отъем алкоголя не только как воспитательную акцию, но и как трофей.

Суровые реалии пионерского лета 1982 года.

Шли годы. Постепенно я стал курить по две пачки, а с 40 до 50 лет – и по три пачки в день. Я не курил, только когда спал, но курил в постели, курил дома и на работе (в школе в том числе). В кино я мог встать и выйти покурить прямо во время сеанса, вернуться и досмотреть фильм. Друзьями я воспринимался как курящее животное, а один художник-стеклодув отлил мой образ в виде стеклянной статуэтки – я там с усами, бородой и, конечно, с сигаретой между пальцев. А что, круто!

Впрочем, не я один был заядлым курильщиком, курили все вокруг, хотя и не так фанатично. Существовали ритуалы (например, девочки не курили на ходу) и стройная, отработанная этика – как стрелять сигаретку. Тот, кто стреляет, ни в коем случае не должен был лезть в пачку своими пальцами, чтоб не задеть другие сигареты, но и тот, чья эта пачка, не мог вытащить сигарету сам. Поэтому курильщики умели так щелкнуть по дну пачки, что сигарета как бы сама выскакивала, причем именно на длину фильтра. А если сигарета у тебя последняя, ты имел законное право никому ее не отдавать. Впрочем, если стреляющий был человек «с понятиями», то последнюю он и просить бы не стал.

За эти годы я не курил два раза. Первый – когда теща подарила мне антиникотиновую жвачку. Я 15 минут жевал, затем выбросил сразу всю упаковку и закурил. Я не боялся даже онкологии, считая, что уж как-нибудь протяну до смерти на обезболивающих. До тех пор, пока однажды знакомый врач не рассказал о таком заболевании, как эмфизема легких, при которой человек захлебывается собственными легкими и никакие обезболивающие тут не работают. А курильщики – первые, кто находится в группе риска по эмфиземе. Я так испугался, что не курил час и 40 минут. Это и был второй раз отказа от курения, начиная с 14 лет. Но по прошествии этого времени я закурил с новой силой, потому что разнервничался из-за нависшей надо мной угрозы мучительной смерти.

Когда я уезжал в Израиль на ПМЖ, брат (который так и курит всю жизнь и не курил только два года в армии) дал мне с собой 10 блоков сигарет «Столичные». Они считались хорошими, дорогими, качественными. И вот, работаю я в поле – в кибуце SASA на Голанах, закуриваю свои «Столичные» и вижу, что местные «крестьяне» подтягиваются на дымок с вопросом: «Что за трава?» Тогда такая реакция стала для меня загадкой. Но позже, когда «Столичные» кончились и я перешел на самые дешевые израильские сигареты «Ноблес», то понял, что единственное, чем НЕ пахли советские сигареты, так это табаком. Они могли отдавать конским навозом, огородным лопухом и дикой полынью, но табаком там и не пахло. Потому-то «Столичные» показались кибуцникам чем угодно, но только не сигаретами.

В Израиле я стал курить скромнее по сугубо экономическим причинам. Но как только стал зарабатывать, первое, что сделал, – перешел на «Парламент».

Не помню себя не курящим. Я никогда не путешествовал, если лететь до места надо было больше четырех часов – максимум времени, которое я мог продержаться без сигарет. Законным делом было покурить до и после полета, после сытного обеда, за чтением, просмотром фильма… Я не представлял, как буду пить кофе, разговаривать, засыпать и просыпаться – не мог и не собирался делать все это без сигарет. Я любил сигареты и любил себя с сигаретой.

Помню, был в Риме ранней весной, там уже нельзя было курить в ресторанах, поэтому официанту приходилось надевать пальто, выносить мой столик на тротуар, я тоже одевался и ел на улице – чтобы курить. Сидел под дождем как полный дебил и видел, как люди в ресторане спокойно едят в тепле и уюте, да еще и под музыку. А мой ресторанный счет всегда начинался с двух евро «за спецобслуживание».