Олли: и мои глаза

Мэделайн: Никаких больше разговоров о моих веснушках.

Мэделайн: И моих волосах.

Олли: и твоих губах.

Мэделайн: И твоей ямочке.

Олли: тебе нравится моя ямочка?

Мэделайн: Друзьями!

Олли: ок

КАРЛА ПРОСИТ НАС ПОДОЖДАТЬ НЕДЕЛЮ, прежде чем мы сможем увидеться снова. Она хочет убедиться в том, что после пребывания в одной комнате с Олли в моем организме не активизировались никакие триггеры. И, хотя я согласна с тем, что нам нужно подождать в целях безопасности, неделя кажется мне нескончаемой. Я почти убеждена, что время не только в метафорическом, но и в буквальном смысле замедлилось, однако, если бы такое на самом деле произошло, об этом бы трубили во всех новостях.

НЕДЕЛЯ ОЖИДАНИЯ НАКОНЕЦ-ТО ПОДХОДИТ К КОНЦУ, а мне кажется, что кончается целая эпоха. Я пытаюсь унять волнение. Это сложнее, чем можно себе представить. Когда силишься подавить улыбку, обычно только улыбаешься еще больше.

Карла наблюдает за моими муками выбора одежды. Прежде я не уделяла этому вопросу особого внимания. Если честно, я вообще никогда об этом не задумывалась. Мой гардероб состоит исключительно из белых футболок и синих джинсов. Джинсы рассортированы по фасонам: прямые, зауженные, расклешенные, широкие и с нелепым названием «джинсы бойфренда». Моя обувь – одни кеды, и сплошь белые, – свалена в кучу в дальнем углу шкафа. Я почти никогда не ношу обувь в доме и теперь не уверена, что смогу подыскать подходящую пару. Покопавшись в кедах, нахожу левую и правую одного размера. Они налезают на меня, но с трудом. Я стою перед зеркалом. Футболка должна подходить к обуви или я путаю с сумкой? Белый цвет мне к лицу? Я мысленно делаю заметку, что позже займусь шопингом. Куплю себе футболки всех цветов, чтобы понять, какой из них идет мне больше.

В пятый раз спрашиваю Карлу, ушла ли уже мама.

– Ты знаешь свою мать, – отвечает та. – Она хоть раз в жизни опоздала?

Моя мать верит в пунктуальность так, как другие – в Бога. Время бесценно, говорит она, и невежливо тратить чье-то. Мне даже не позволено опаздывать на пятничные ужины.

Я смотрю на себя в зеркало, потом снимаю белую футболку с треугольным вырезом и надеваю такую же с глубоким круглым без какой-либо причины. Или не без причины, а чтобы было чем себя занять в ожидании Олли.

Я снова жалею, что не могу поделиться этим с мамой. Я хочу спросить ее, почему у меня перехватывает дыхание всякий раз, когда я думаю о нем. Хочу поделиться с ней своим волнением. Вспомнить все те забавные вещи, которые говорит Олли. Сказать ей, что не могу перестать о нем думать, хоть и пытаюсь. Хочу спросить ее, такие ли чувства она испытывала к папе, когда они познакомились.

Я убеждаю себя в том, что все в порядке. Я не заболела после первой нашей встречи, к тому же он знает правила: никаких прикосновений, полная дезинфекция и отказ от визита, если у него есть хоть малейшее подозрение, что в ближайшие дни он может заболеть.

Я убеждаю себя, что не так и ужасно обманывать маму. Внушаю себе, что не заболею. Внушаю себе, что нет ничего плохого в дружбе. Что Карла права и от любви я не умру.

КОГДА Я ВХОЖУ В КОМНАТУ, Олли опять на стене. На сей раз он забрался до самого верха.

– У тебя что, никогда не устают пальцы? – спрашиваю я.

– У них очень строгий режим тренировок, – отвечает он с улыбкой.

У меня внутри все переворачивается, к чему мне, похоже, придется привыкнуть. Это такой своеобразный побочный эффект от встречи с ним.

Вчера я делала в этой комнате уроки. Знаю, что со вчерашнего дня все здесь осталось неизменным, но теперь комната кажется мне другой. С Олли она будто наполняется жизнью. Если бы искусственные растения и деревья вдруг ожили и закачались, я бы не удивилась.

Я устраиваюсь в самом дальнем уголке дивана. Олли слезает со стены и садится, прислонившись к ней спиной, скрестив ноги. Я поджимаю ноги под себя, поправляю копну волос, обхватываю себя руками за талию. Почему, находясь в одном помещении с ним, я так остро чувствую свое тело, каждую его частичку? Я ощущаю даже собственную кожу.

– Ты сегодня обулась, – замечает Олли. Замечает. Он наблюдательный – из тех парней, которые сразу поймут, если ты перевесишь картину или поставишь в комнате новую вазу.

Я опускаю взгляд на свои кеды.

– У меня таких девять пар, одинаковых.

– И ты еще упрекаешь меня в выборе одежды?

– Ты носишь только черное! У тебя из-за этого какой-то панихидный вид.

– Мне нужен словарь, чтобы с тобой общаться.

– Панихидный – свойственный панихиде.

– Не особо полезное определение.

– В общем, по сути своей ты ангел смерти.

Олли улыбается мне:

– Коса меня все-таки выдала, да? А я-то думал, что хорошо ее прячу.

Он меняет позу и теперь лежит на спине – колени согнуты, пальцы рук переплетены под головой. Я снова начинаю беспричинно ерзать на месте, подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками.

Наши тела ведут свой собственный диалог, независимо от нас. В этом и заключается разница между дружбой и чем-то другим? Вот в этом остром восприятии?

Воздушные фильтры работают, производя низкий гул, заглушаемый шумом вентилятора.

– Как это устроено? – Олли рассматривает потолок.

– Это промышленная система. Окна запечатаны, поэтому воздух проникает в дом только через фильтры на крыше. Они пропускают частицы размером не больше чем 0,3 микрона. Кроме того, благодаря системе циркуляции воздух в доме полностью обновляется каждые четыре часа.

– Вау. – Олли поворачивает голову в мою сторону, и я вижу, что он пытается осознать, насколько я больна.

Я отвожу взгляд.

– Все покрыла сумма, полученная в качестве компенсации. – Предвосхищая его вопрос, добавляю: – Водитель грузовика, который насмерть сбил моих папу и брата, уснул за рулем. Он работал три смены подряд. И выплатил маме.

Олли снова отворачивается и смотрит в потолок:

– Сочувствую.

– Все это странно, потому что я особенно их не помню. То есть вообще не помню. – Я пытаюсь игнорировать чувства, которые поднимаются во мне, когда я обо всем этом думаю. Печаль, не совсем похожая на печаль, а еще вина. – Довольно странно тосковать по чему-то, чего у тебя никогда не было, – во всяком случае, чего ты не помнишь.