Франсуаза вмешалась:

— Я возьму ее в свою комнату!

— Тогда Мерседес откажется входить в твою комнату!

— Подумаешь, я и сама приберусь!

Филипп закатил глаза к потолку:

— Это безумие! Мерседес заставляет нас терпеть что угодно!

— Есть и другие, кто в последнее время делает то же самое! — сказала Кароль, едва разжимая губы.

Ее зрачки светились стальным блеском. В разгар воцарившегося молчания Мерседес вошла и возвестила:

— Кушать подано!

Институтская библиотека была светлой, тихой; тут и там склоненные над книгой головы студентов. Сидя возле окна, Франсуаза разбирала повесть Пушкина «Выстрел», о которой рассказывал этим утром господин Надзорный, преподаватель русской культуры. Поскольку рядом никого не было, она время от времени перечитывала вполголоса какую-нибудь фразу, чтобы научиться произносить ее правильно. При малейшей ошибке в произношении она вспоминала насмешливую улыбку Козлова. Она не видела его после их разговора и не стремилась встретиться снова. Но она и не просила записать ее в группу к другому ассистенту. Говорили, что госпожа Шуйская — блестящая преподавательница, деятельная, жизнерадостная и компетентная. Бесспорно, даже выше Козлова в педагогическом отношении… Франсуаза твердо решила добиться успеха. Потом, если она получит диплом Института восточных языков, то будет участвовать в конкурсе, чтобы поступить на работу переводчицей в Министерство иностранных дел или секретарем университетской администрации в Министерстве образования. Она видела свое будущее только в работе. Самой зарабатывать на жизнь, никого не обременять, по возможности жить одной. Она вернулась к «Выстрелу». Обложку книги украшал портрет Пушкина. Франсуаза знала, что он был убит на дуэли в тридцать семь лет. Какое странное совпадение между смертью этого человека и сюжетом его повести! Несомненно, есть знаки, которые влияют на человеческую судьбу, хотя люди и считают себя свободными в выборе своего пути! Возможно, для ума в высшей степени просветленного никогда ничего случайного не бывает! Неожиданно она почувствовала рядом чье-то присутствие. Козлов сел за ее стол и улыбался точно так, как если бы она произнесла одно русское слово вместо другого.

— Почему вы от меня так внезапно ушли в тот вечер?

Франсуаза вздрогнула:

— Я… я опаздывала… я больше не могла оставаться…

И она сразу же пожалела об этой лжи.

— Это неправда, Франсуаза. Я знаю, что произошло. У меня есть один недостаток: я неловок, нетерпелив, любопытен по отношению к людям, которые мне интересны. В сущности, вы упрекаете меня за то, что я хотел все о вас знать!

— Ничуть не упрекаю!

— Да! Да! Упрекаете! Я иногда забываю, что вы маленькая семнадцатилетняя, простите, девятнадцатилетняя девочка… из хорошей семьи, с католическим воспитанием и так далее… Мне хочется обсуждать с вами некоторые проблемы открыто, излагать свои взгляды на тот или иной вопрос, слышать ваши ответы в надежде, что, может быть, они меня убедят… Но это — игра, для которой вы не созданы. Стоит мне поднять дискуссию на более высокий уровень, как вы напрягаетесь. Вы расцениваете несогласие с вами как обиду!

— Я ушла не потому, что я с вами не согласна.

— А почему?

— Потому что… потому что я чувствовала, что вы хотите завести разговор, который мучителен для меня!

— О добровольной смерти?

— Да, в том числе…

— Надо было мне об этом сказать! Я бы прекратил, моя маленькая Франсуаза!

Он смотрел на нее с большой нежностью… Все стало так просто, после того как он объяснил! Теперь она уже не понимала, почему сердилась. Потому что он говорил с ней о ее самоубийстве? А потом? Он обсуждал этот вопрос на философском уровне. Она должна научиться все обсуждать свободно и остроумно, если хочет подняться до уровня настоящих интеллектуалов, таких как он.

— Могу вам сейчас признаться, — продолжал Козлов, — эта тема одна из тех, которые меня больше всего привлекают. Я даже собирался написать об этом однажды эссе. Но, обещаю вам, мы никогда не коснемся ее даже намеком. Мне нужно вам столько еще сказать, если вы хотите, чтобы мы остались друзьями.

— Да, — ответила она едва слышно.

Некоторые студенты наблюдали за ними, делая вид, что читают.

— Пойдем, — сказал Козлов и властным жестом закрыл перед ней книгу.

Она встала и направилась вслед за ним с ощущением, что уже и сама не знает, что хочет. Но даже эта непоследовательность была для нее расслабляющей после умственного напряжения, которое подпитывалось ее ожесточением.

Светило солнце, холодное, розоватое, затянутое мглой. На рю де Сен-Пьер образовалась пробка из-за трех больших автобусов, зажатых в потоке автомобилей. Козлов повел Франсуазу к набережной. Они спустились к берегу. Обычная их прогулка. Время все выветрило из памяти. И все же это было уже не так, как раньше. Козлов молчал с задумчивым видом.

— Что с вами? — спросила она. — Вы молчите…

— Потому что боюсь.

— Чего?

— Шокировать вас каким-нибудь неосторожным словом! Семь раз я прокручиваю его на языке и на седьмой отказываюсь произнести.

Она засмеялась:

— Вот и глупо! Я все могу понять!

Вряд ли ее слова убедили его. Тогда, собрав все свои силы, словно для того, чтобы преодолеть препятствие где-то внутри себя, она медленно произнесла:

— Я хотела вам сказать, что для меня самоубийство — это нечто вроде болезни, которая внезапно поражает вас… Если я совершила эту глупость, это преступление, то только потому, что Бог отвернулся от меня в ту минуту…

Она остановилась, выдохшаяся и счастливая тем, что договорила свою мысль до конца.

— Это означает, что Бог отвернулся от вас потому, что несколько месяцев назад вы с таким доверием пришли ко мне?

— Нет, — прошептала она, — я так не считаю.

— Но вы в этом не уверены!

— Это так далеко!

— Для меня — нет.

— Я не хочу больше об этом вспоминать.

Они шли молча. Жители квартала выгуливали собак вдоль покрытого травой газона. На скамейке подкреплялся какой-то клошар.

— Что вы намерены делать потом? — спросил Козлов Франсуазу. — Удалиться от мира, уйти в монастырь?

Вот они опять — язвительный тон, сверлящий взгляд, которые ей так не нравились.

— Почему вы так говорите? — прошептала она.

— Потому что, вновь обретя Бога, вы отказываетесь от радостей жизни! Чрезвычайно любопытно, что для некоторых набожных душ вера — это синоним паралича или отсутствия желаний. Они страшатся земного счастья, дабы не оскорбить того, кто, однако, сотворил землю.

— Я не боюсь земного счастья, — сказала она. — Но я хочу, чтобы оно было прочным и чистым.