Легкий бриз посеял на черное небо необычайно яркие звезды. Сложный и приятный аромат цветущего разнотравья изгонял из легких запахи разопревшей кожи ремней, пота и пыли фехтовальной площадки. Тарулас почувствовал, как непонятное томление вдруг заставило сильнее забиться сердце, хмельной волной хлынуло в голову. Юность, радостная и беззаботная, где ты? Да и была ли она у него? Просто сон, призрачное видение…

Холодный металл клинков, осиными жалами метнувшихся к его груди из темноты переулка, он не увидел, а скорее ощутил кожей. Привычка старого воина всегда быть настороже и на этот раз сослужила ему добрую службу. Тарулас мгновенно пригнулся и приемом кулачного боя, которому научился у эллинских гоплитов, опрокинул на землю одного из убийц. Второй, судя по всему, фехтовальщик неопытный, вместо того, чтобы тут же повторить удар, растерялся и неуклюже отскочил в сторону. Это промедление для гопломаха оказалось спасительным – перехватив руку второго убийцы с коротким персидским акинаком, Тарулас со страшной силой швырнул его через себя на каменные плиты. Бандит коротко охнул и затих в беспамятстве.

Но был еще и третий. Он прыгнул на гопломаха с крыши заброшенного дома словно барс. Махайра Таруласа рассыпала в темноте золотые искры, отбив коварный удар в бок.

Теперь у гопломаха противник был достойный. Его широкий римский меч находил самые уязвимые места в защите Таруласа, и только самообладание и отменная выучка бывшего центуриона позволяли ему избежать смертоносного удара.

– Барра[95]! – наконец подал голос противник Таруласа и сделал молниеносный выпад с колена, целясь в незащищенный живот гопломаха.

Но и этот, почти неотразимый, удар встретила махайра Таруласа.

– Гром и молния! – вскричал плохо различимый в темноте противник гопломаха, отскочив на безопасное расстояние. – Пусть меня поглотят волны Коцита[96], но я не верю! Это невозможно! Только один человек был способен защититься от этого удара! Но его нет в живых…

– Пилумн?! – Тарулас опустил махайру. – Ты?! Здесь, в Понте?

– О, боги, я сплю! Прочь, прочь! Наваждение… – противник гопломаха в страхе прижался к стене и забормотал заплетающимся языком заклинания: – Прозерпина благая, красная, жена Плутонова, Сальвиею зовомая, выставь на мой выклик пса трехликого, да прогонит он от меня злых лемуров. Три жертвы я тебе обещаю…

– Товарищ мой старый, опомнись. Я не приснился тебе. А в царство Плутона мне еще рано, дружище, – и Тарулас с облегчением рассмеялся – противником оказался бывший легионер его центурии, прозванный за силу и буйный нрав Пилумном[97].

– Рутилий! Брат… – Пилумн бросил меч и упал перед гопломахом на колени. – Как же это… Я тебя, своей рукой… У-у, горбатый пес! – он погрозил кулаком в темноту.

– Встань, – помог ему подняться Тарулас. – Ты как здесь оказался?

– Об этом потом… – Пилумн прислушался.

Где-то неподалеку послышался топот ног и тревожные оклики.

– Ночная стража! – вскричал Пилумн. – Уходим! – потянул он за собой Таруласа-Рутилия.

– Куда?

– Есть места, – коротко хохотнул довольный и радостный Пилумн. – Там и поговорим…

Харчевня, куда привел Пилумн бывшего своего центуриона, пользовалась в Синопе дурной славой. Называлась она «Мелисса»[98], по ночам и впрямь напоминала дупло с пчелиным роем, но цветочной пыльцой и душистым медом там и не пахло. Собирались в харчевне большей частью прощелыги, стареющие гетеры и бесшабашный портовый сброд, поклоняющийся Лаверне[99].

– Вина! – Пилумн пинками согнал со скамеек двух попрошаек, отсчитывавших медные оболы[100]в ладонь растрепанной, нетвердо держащейся на ногах гетеры, одетой в замызганную бассару[101]. – Прочь, вшивота! Вина, синопский циклоп!

На его зов прибежал хозяин «Мелиссы», вольноотпущенник-фригиец, толстобрюхий, одноглазый уродец на удивительно тонких, кривых ногах; его, словно в насмешку, прозвали Сабазий[102].

– Убери эту кислятину! – Пилумн, отхлебнув из кувшина, принесенного Сабазием, с отвращением сплюнул на замусоренный пол. – Еще раз подашь мне такое паскудное пойло, и я проткну твое брюхо вертелом. Неси сюда из своих личных запасов, старый скупердяй.

– Слушаюсь, господин… – угодливо изогнулся хозяин харчевни, что при его фигуре было делом нелегким, и с удивительной быстротой засеменил короткими кривыми ногами к двери в подвал.

– Садись, брат, садись, – приглашал гопломаха Пилумн, смахивая со стола полой хламиды[103]остатки скудной трапезы попрошаек. – Тут все свои. Ищейкам царя Понта сюда ходу нет.

Видно было, что Пилумн пользуется в обществе, собиравшемся в «Мелиссе», немалым авторитетом.

– Этот горбатый пес! – Пилумн с любовью смотрел на Таруласа. – Случись то, что он задумал… О, боги! – отставной легионер одним духом опорожнил вместительную чашу. – Я бы умер от горя.

– О ком ты говоришь? – Тарулас только теперь почувствовал, как он проголодался; пододвинув к себе истекающую горячим жиром баранью ляжку, он с наслаждением вонзил все еще крепкие зубы в хрустящую подгоревшей коркой мякоть.

– Макробий, будь он проклят! Гнусный кровопивец, сквалыга, каких свет не видывал. Это он нанял меня, чтобы я отправил тебя к праотцам. Прости.

– Кто он?

– Ростовщик. Римлянин. Сын блудницы и вонючего козла… – Пилумн выругался.

– Нанял тебя? – гопломах посуровел. – Мне не приходилось с ним встречаться… – он задумался.

– А и правда, с чего это он вдруг? – Пилумн попытался принять глубокомысленный вид, но это ему удалось плохо – голова его работала куда хуже рук.

– Авл Порций… – глаза гопломаха опасно сверкнули. – Значит, он узнал меня. Увидел. И нанес удар первым… – Тарулас хмуро улыбнулся в ответ на недоумевающий взгляд Пилумна. – Старые счеты. Макробий всего лишь орудие мести другого человека.