оно составляет, возможно, 10 % от всего населения). У баллад и романсов о дворянах-разбойниках находилась широкая аудитория[20].

Различие между бандитами крестьянского происхождения и уголовным подпольем городских и бродяжьих элементов еще более резкое, последнее существует в каких-то пустотах сельского общества, но очевидно не принадлежит к нему. В традициональных обществах уголовные преступники, по определению, аутсайдеры, они образуют свое отдельное общество, если не в самом деле антиобщество, «искаженно» отражающее «правильное». Они, как правило, говорят на своем особом языке (арго, блатной жаргон, caló, Rotwelsch). Они связаны с другими отверженными ремеслами или сообществами, как, например, с цыганами, которые дали так много жаргону французского и испанского криминального мира, подобно тому, как евреи сделали еще больший вклад в немецкий словарь (большинство крестьян-бандитов говорит не на арго, а просто на одном из вариантов местного крестьянского диалекта).

Члены уголовных сообществ, как правило, нонконформисты, или скорее антиконформисты на практике и по идеологии; они скорее на стороне дьявола, чем Бога[21]{39}, а если религиозны — то скорее окажутся еретиками против ортодоксии. В XVII веке немецкие уголовники-христиане подали петицию о возможности посещать еврейские религиозные отправления в заключении, а также есть достаточно серьезные свидетельства (отразившиеся в пьесе Шиллера «Разбойники») того, что немецкие банды в XVIII веке предоставляли укрытие для вольнодумцев, сектантов антиномийцев, остатков центральногерманского анабаптизма{40}.

Крестьяне-бандиты ни в коем случае не бывают еретиками, они разделяют систему ценностей рядовых крестьян, включая их набожность и подозрительное отношение к другим (так, за исключением Балкан, большинство социальных бандитов Центральной и Восточной Европы были антисемитами).

Таким образом, всюду, где в сельской местности действуют банды уголовников, будь это центр Европы XVII–XVIII веков или Индия, их обычно можно отличить от социальных бандитов как по составу, так и по характеру их деятельности. С большой вероятностью они состоят из членов «криминальных племен и каст» либо индивидуумов, относящихся к тем или иным группам отверженных. Так, шайка Крефельда и Нойеса в 1790-х годах состояла в основном из точильщиков, а в Гессен-Вальдеке была банда, состоявшая главным образом из тряпичников. Примерно половина банды Салембье, которая в тот же период устрашала Па-де-Кале, составляли лоточники, торговцы подержанным товаром, ярмарочные продавцы и т. п. Знаменитая шайка Нижних Земель, как и большинство ее разнообразных подгрупп, состояла по большей части из евреев. И так далее.

Уголовное призвание было часто наследственным: у баварской грабительницы Шаттингер была за плечами семейная традиция длиной в двести лет, более двадцати ее родственников (включая отца и сестру) побывали в тюрьме или были казнены{41}. Нет ничего удивительного в том, что такие люди не искали симпатий крестьян, поскольку те, как и все «правильные», были их врагами, гонителями и жертвами. У криминальных банд отсутствовали местные корни, которые были у социальных бандитов, или они их скрывали, но в то же время у них не было тех территориальных ограничений, которые задавали безопасную зону для социальных бандитов.

Уголовники были частью большой, хотя и разрозненной, подпольной сети, которая могла простираться на полконтинента и заведомо присутствовала в городах, которые были terra incognita для крестьян-бандитов, они боялись и ненавидели города. Для бродяг, кочевников, уголовников и подобного люда тот тип территории, где социальные бандиты проживали свой век, был только местом многочисленных ярмарок и рынков, местом для случайных набегов, в лучшем случае — подходящим местом для лагеря в случае масштабных операций (например, когда стратегически удобно расположиться около нескольких границ сразу).

Несмотря на все это, уголовников нельзя просто исключить из исследования социального бандитизма. Во-первых, потому, что там, где социальный бандитизм по той или иной причине не развился или же, наоборот, пропал, подходящие уголовники вполне могли идеализироваться, наделяться атрибутами Робин Гуда, особенно когда они концентрировались на купцах, богатых путешественниках и прочих, кто не пользовался большими симпатиями среди бедных. Так, во Франции, Англии и Германии XVIII века прославились уголовные персонажи наподобие Дика Турпина, Картуша и Шиндерханнеса, занявшие места настоящих робин гудов, к тому времени в этих странах давно исчезнувших[22].

Во-вторых, принудительно вытесненные крестьянским обществом маргиналы, такие, как ветераны, дезертиры, мародеры, которые изобиловали в периоды беспорядков, войн или их последствий, обеспечивали связь между социальным и антисоциальным бандитизмом. Такие люди легко могли бы оказаться в социальных бандах, но с той же легкостью присоединялись и к другим, привнося туда некоторые ценности и презумпции своей среды.

В-третьих, в старых «вечных» доиндустриальных империях давно развилось двойное подполье: не только мир отверженных, но и мир неофициальной взаимной защиты и оппозиции; характерные примеры: масштабные и долговечные тайные общества императорского Китая и Вьетнама, а возможно, и такие структуры, как сицилийская мафия. Такие неофициальные политические системы и сети, которые по сей день очень плохо поняты и изучены, могли устанавливать контакты со всеми, находящимися снаружи и настроенными против официальных структур и властей, включая как социальных бандитов, так и аутсайдерские группы. Например, они могли предоставлять и тем и другим ресурсы и сотрудничество, которые в определенных условиях могли превратить бандитизм в ядро эффективного политического восстания.

В общем, хотя на практике мы не всегда можем однозначно отделить социальный бандитизм от других видов бандитизма, это не затрагивает наше базовое определение социального бандита как особого типа крестьянского протеста и бунта. Именно это и задает основную тему данной книги.

Глава 4

Благородный разбойник

Этой ночью неполная луна светила тускло, зато звезды, которыми было усеяно все небо, сверкали особенно ярко. Не прошел отряд и десяти ли, как впереди показалось множество подвод, на которых были флажки с надписью: Зерно честных и справедливых людей из лагеря Ляншаньбо.

Речные заводи{42}

Нечестивец — человек, который убивает христиан без серьезного к тому повода.

По определению знаменитого калабрийского бандита Музолино{43}

Благородный разбойник Робин Гуд — самый знаменитый и повсеместно известный тип бандита, самый частый герой баллад и песен в теории, хотя и не всегда на практике[23]. Нет ничего удивительного в таком соотношении между легендой и фактами, равно как и в расхождении между реальностью средневекового рыцарства и его благородными идеалами.

Робин Гуд — образец, которому должны были бы следовать все бандиты-крестьяне, но, как это обычно бывает, лишь у немногих хватало идеализма, альтруизма или социальной ответственности, чтобы жить согласно принятой роли, и, вероятно, еще меньшее число могли себе это позволить. Редкие фигуры, отвечавшие этим ожиданиям или казавшиеся таковыми, вознаграждались поклонением, достойным