* * *

Однажды получаю телеграмму: «Катя куда-то исчезла, оставив письмо. Приезжай. Лина».

Я прочел письмо. Оно было адресовано нашему сыну Диме. Она писала примерно так: «Прости меня, что я причиняю тебе такое горе, но это необходимо. Пришло время. В течение всей моей жизни Ормузд и Ариман боролись за мою душу…». Ормузд и Ариман взяты были Катей из персидской мифологии. Первый — бог добра, второй — бог зла. Она мне об этом неоднократно говорила, причем поясняла: «Ариман вошел в меня от моего отца, а Ормузд — от матери. Я, быть может, когда-нибудь сойду с ума. Так я тебя прошу: не отдавай меня в сумасшедший дом». Это было исполнено, в сумасшедший дом бедная Катя не попала, но, может быть, в противном случае она бы не покончила с собою? Так что неизвестно, что лучше.

Далее она писала: «Дорогой мой Дима, в молодости Ормузд был в моей душе и я любила всех, весь мир. Но затем Ариман, пользуясь всеми несчастиями, какие произошли со всеми людьми, стал завладевать моею душою, и круг любимых мною людей стал суживаться. Я возненавидела сначала японцев, потом немцев, потом русских. Но все же оставались люди, мне близкие, и я их любила. Но он, Ариман, постепенно отнял у меня всех, и остался только ты один. Но он замыслил отнять у меня и тебя. И этого я ему не позволю. Я умру, не разлюбив тебя…».

* * *

Дима в это время был в Любляне. Его вызвали. Он приехал вместе с Таней, своей первой женой. Приехав, он прочел письмо и попросил меня позвать Таню. Бедный Дима. Ведь Таня была тем орудием, которым воспользовался Ариман. Из-за Тани огорчилась до последней ступени душа Екатерины Григорьевны. Она думала, лучше сказать, чувствовала, и она не ошиблась, что Таня не любит ее сына так, как он этого заслуживает.

* * *

Самоубийство произошло при такой обстановке. Катя отправилась на пароходе в городок Панчево. Там сошла на берег и пошла бродить среди озерец, оставшихся после разлива Дуная. Быть может, эти прудики напомнили ей Курганы. Там река Горынь тоже так разливалась. Но на этих дунайских озерцах было сравнительно мелко, не более одного-двух метров глубины. Она связала платком себе ноги, потом другим платком при помощи зубов связала руки, легла на берег и покатилась в одно из таких озер. Очутившись на дне, уже встать не могла9.

Это кажется совершенно невероятным, но вскрытие тела никаких признаков насилия не обнаружило. И потом письмо…

* * *

Приехав в Белград по телеграмме, я три дня искал Катю по всяким пустым местам, где можно было предполагать, что она там бродит. Вместе с тем было заявлено в полицию. Последняя, организовав поиски, вскоре сообщила, что в Панчево найдено тело женщины. Мы немедленно туда отправились с Антоном Дмитриевичем Билимовичем. На месте мы увидели тело, совершенно уже черное и как бы с лицом сохранившимся, но очень раздутым, а у Кати были тонкие черты лица и само оно было худенькое. Мы с Билимовичем не могли установить, что это Катя. Телеграфировали моей сестре Лине. Она приехала и, посмотрев, сказала: «Это она. Она в платье, которое я ей на днях подарила».

Все же приступили к вскрытию. Билимович сказал мне: «Не смотрите».

Я не смотрел, но слышал, как врачи говорили между собою и иногда о чем-нибудь спрашивали нас. Спросили о возрасте и, когда мы сказали, прибавили: «Она гораздо моложе». И вообще, по их мнению, эта женщина была очень здоровой. Затем сказали, что под грудью обнаружили пулю маленького калибра. Я объяснил: «Так и должно быть. В молодости у нее был маленький дамский револьвер, инкрустированный перламутром. И она мне рассказывала, что однажды, читая книгу, она как бы играла им, и он нечаянно выстрелил. Эту пулю никогда не вынимали. Катя говорила, что она ей ничуть не мешала».

Врачи заметили, что это, возможно, потому что пуля была довольно далеко от сердца.

* * *

Все формальности были совершены и было дано разрешение на погребение. Ее тело отвезли в Любляну, и мы похоронили ее рядом с моей сестрой Аллой Витальевной. Несмотря на развод, Катя сохранила фамилию Шульгиной.

Сергей Григорьевич Градовский

Это был необычайной красоты человек с черной бородой, в стиле какого-то восточного, арабского, принца. Но как странно, казалось бы, что женщины должны были сходить по нему с ума. Но нет, он не был ухажером.

Сергей Григорьевич кончил гимназию с золотой медалью, затем киевский университет и стал податным инспектором города Радомысля. Характер у него был бешеный. Тогда в Радомысль ездили лошадьми, сто верст от Киева. Как-то возвращался он к себе, и какой-то еврей попросился в попутчики. Сергей сказал: «Садись». По дороге попутчик предложил ему взятку. Он остановил ямщика, выбросил этого еврея в снег и уехал.

Играл он в крокет хорошо. Но когда какой-нибудь рискованный удар ему не удавался, он приходил в ярость и ломал палку о дерево. Этим он напоминал своего отца, который, когда играл в винт, бурно реагировал на промахи своего партнера. Если партнер, например, плохо считал, то Григорий Константинович кричал ему:

— Снимите сапоги! Вы считаете по пальцам, у вас их десять. Так вот, снимите сапоги, и у вас их будет двадцать!

В Радомысле молодой Сергей Григорьевич познакомился с немолодой дамой, женой исправника. Она сделала его своим любовником и научила пить. Впоследствии он так и не смог избавиться от этого порока. Потом он познакомился с девушкой, которая захотела выйти за него замуж, тоже его поила и в конце концов женила на себе. Погибла она трагически. Они купались в Днепре, она была уже беременна. Он отошел от нее, а когда через некоторое время вернулся, нашел ее мертвой. По-видимому, ей сделалось дурно, она упала в воду и захлебнулась на мелководье.

Он женился во второй раз где-то в Черкассах на Днепре на какой-то чиновничьей дочери. Пьянство продолжалось. Брак был неудачный, родившиеся дети болели, а единственно здоровый мальчик унаследовал от отца припадки ярости.

Сергей Григорьевич умер в первые годы революции. Судьбы же его потомства не знаю.

Софья Григорьевна Градовская

Была младшей сестрой моей жены Екатерины Григорьевны. Как все Градовские, была очень способной и кончила хорошо киевскую гимназию. Она была красива, но ее портили два недостатка — маленький рост и нос, как у отца, несколько грубоватый.

В молодости работала над корректурами «Киевлянина» и помогала своей матери Евгении Константиновне, заведовавшей экспедицией газеты.

Подписчики «Киевлянина», как и всякой газеты, подразделялись на иногородних и городских. Иногородние получали газету по почте, городским же доставляли специальные разносчики в числе 17-ти человек. Вот эта ватага находилась в подчинении Евгении Константиновны, а на самом деле ее детей.

Среди разносчиков, помню, были Жан Клинков и Жан Болван. Клинков был человек как человек, а Болван вечно все путал, и поэтому на него поступали жалобы. Впрочем, это болванство, может быть, происходило от семьи этого несчастного Жана. Ведь разносчики сами мало разносили. Разносили еще их жены и дети. Подписчики были требовательны, они желали, чтобы газету доставляли им в определенное время, не позже и не раньше. И клали газету в определенное место. Не все члены семьи это понимали, а ругали Болвана.