— Замечательно, Кэсси, — серьезно сказала Линнет.

— На танцы меня поведет тетя Дина, потому что папа сказал, что тебе нельзя выходить. А вечером мы почитаем немного?

— Конечно, — согласилась Линнет, удивляясь, что все в доме получили инструкции не выпускать ее на улицу. А если она попытается ослушаться Макса, парадную дверь запрут на засов? Может быть, попытаться потихоньку выйти через заднюю дверь, какое тогда наказание будет ожидать ее по возвращении? Линнет пожала плечами. Он был здесь королем, его распоряжения не обсуждались, все его желания исполнялись.

Какая-то ее часть не хотела подчиняться, просто чтобы доказать, что он не может полностью распоряжаться ею. Но другая, более разумная часть ее сознания подсказывала, что глупо бросать вызов только ради этого. Вчера она причинила беспокойство всем в доме, ей потребовались медицинская помощь, посторонний уход… Впрочем, сегодня был смысл смотреть на это проще.

В столовой он был один, Дина и Кэсси уже ушли. Макс пил кофе и просматривал финансовые новости. Когда она вошла, он лишь коротко взглянул на нее и бросил: «Доброе утро», прежде чем вернуться к чтению.

Продолжая стоять в дверях, Линнет нервно кашлянула. Она рискнула привлечь его внимание, хотя, может быть, было бы лучше оставить его там, где оно было.

— Можно мне… Можно мне поговорить с вами? — неуверенно проговорила она.

Он снова посмотрел на нее, слегка нахмурившись.

— Еще раз? Наши разговоры приводят к странным результатам, — спокойно сказал он. — Ну, садитесь, Линнет. Глядя на вас, можно получить несварение желудка.

Она неловко примостилась на краешке стула. Манера его поведения не была ободряющей, и она пожалела, что не смогла поговорить накануне вечером, когда он был добрее к ней. Этот далекий занятой человек постоянно менялся.

Она глубоко вздохнула и решилась, поскольку не было ни спасения, ни альтернативы.

— Многое из того, что я вам наговорила вчера в кабинете, было результатом… неправильного понимания, — сказала она. — У меня и мысли не было, что вы занимаетесь бизнесом. Я прошу прощения, что придерживалась неверного мнения.

Если она надеялась, что он милостиво примет ее извинения и с этим будет покончено, она жестоко ошибалась. Его глаза превратились в узкие щелочки, а рот сжался в тонкую линию.

— Что озадачивает меня, так это то, каким образом вы пришли к такому… непониманию, — медленно проговорил он, взвешивая каждое слово, заставив Линнет испугаться силы его неудовольствия. Можно было подумать, что он испытывает к ней неприязнь. — Интересно, где вы почерпнули сведения, что я провожу свою жизнь, транжиря деньги на… увеселения?

В какой-то момент она подумала, что снова слово «удовольствия» встанет между ними. Он употребил слово «увеселения», но оно смущало не меньше, к тому же он угрожающе приближался к причинам такого ее мнения о себе.

— Я не знаю… Я предполагала… Я просто допускала… потому что вы богаты… — отчаянно лгала она.

Он слегка откинулся на стуле, но его более расслабленная поза никак не отразилась в его глазах, которые оставались жесткими и внимательными.

— Вопреки утверждению писателя Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда, богатые бывают разные, — сухо сказал он. — Есть такие, которые сидят в своих поместьях, перемещаясь на лето в Канны. Но ди Анджели — потомки князей, занимавшихся торговлей. Как Медичи, мы нажили состояние, занимаясь мореплаванием и торговлей в дни, когда Венеция была республикой, около пяти столетий тому назад. Не в наших правилах сидеть и проедать состояние, мы стараемся его увеличить. Вы понимаете?

— Теперь, да, — ответила она, хотя в уголках ее сознания все время звучал припев: «Но Джоанна сказала…» В ней вспыхнул короткий бунт и она спросила: — Вы что же, утверждаете, что не катаетесь на лыжах, не ездите в Кап-Ферра и не бываете приглашены на приемы?

— Нет, я не утверждаю этого. Я действительно все это делаю. И многое другое тоже, как вы справедливо подозреваете. — Он прямо посмотрел на нее. — Я мужчина, в конце концов. Я много работаю и имею право хорошо отдохнуть.

Линнет слегка покраснела и смотрела себе под ноги, но ровный, без эмоций голос продолжал:

— Для меня единственное спокойное время утром, и вот вместо того, чтобы читать газеты и пить кофе, я вынужден объяснять вам вещи, которые очевидны всякому, у кого есть мозги и кто умеет пользоваться ими.

Она вздрогнула от этих слов, как будто ее ударили.

— Я не думала…

— Это видно, что не думали.

Он перевернул газету и показал ей на первой странице заметку с фотографией разрушенного здания.

— Это был наш нефтехимический завод, недалеко от Рима, где произошел взрыв. Как вы понимаете, там есть жертвы — что неприятно. Нужно навещать людей в больнице, выплачивать компенсации. Должно быть проведено расследование. Лишь час или два короткого сна. — Его палец указал на статью, а затем обвинительно на нее. — Можете себе представить, как приятно, вернувшись домой, выслушать дурацкую и неуместную лекцию от какой-то девчонки?

Линнет готова была провалиться от стыда, но это было уже слишком. Она вскинула голову и посмотрела на него грозно сверкающими, широко открытыми глазами.

— Вы не правы! — яростно запротестовала она.

— Нет? Тогда докажите это. Думайте сами, Линнет, а не полагайтесь на слухи, которыми вы пользуетесь.

Он встал, сложил газету и бросил ее на стол. Затем покинул комнату, но, прежде чем закрыть за собой дверь, полуобернувшись, посмотрел на нее суровым взглядом.

— И не выходите на солнце! — приказал он.

Пока он не вышел, в комнате ощущались раскаты его холодной злости. Линнет налила себе чашку кофе и постаралась выпить, но ощутила лишь горечь во рту. Она нервно катала хлебный шарик между пальцами, не в силах заставить себя есть.

Невозможно было забыть его гнев. Ей пришлось признать, что для этого есть основания. Ее оправдывало только то, что она ничего не знала о его жизни и узнала лишь теперь — но почему? Потому, что она безоговорочно доверяла тому, что ей рассказывала Джоанна. А Джоанна, ее подруга, которой она верила без всяких сомнений, видимо, не всегда была честна, когда рассказывала о своем муже.

Линнет вздохнула, пытаясь смириться с мыслью, что не все бывает черным и белым, мир полон сложных оттенков. Нет сомнения, что у Джоанны был нервный срыв; Макс, должно быть, обидел ее. Может быть, с ее стороны это было неосознанное желание мести — изобразить его распутником. В таком состоянии она вряд ли думала, что говорит.

Моя вина, думала Линнет, что я поверила ей на слово. Если бы я полагалась на свои глаза и уши, на свой мозг, что и предложил сделать Макс, я, возможно, многое поняла бы здесь, в «Кафаворите», и не оказалась бы в столь глупом положении.

Ее щеки вспыхнули, когда она вспомнила уставшего, небритого человека, только что вернувшегося с места ужасных событий, который хотел принять ванну и лечь спать, а вместо этого полуистеричная самонадеянная девчонка стала упрекать его в разврате. Неудивительно, что он разозлился. Это, конечно, не оправдывало его, но теперь она понимала его поведение.