Я забыла, как зовут того, кто принимал нас в тот вечер, но помню его доброту и простоту его приема. Он не пытался выведать, что связывает нас с тобой, но принял меня как сестру. Мне было большим облегчением чувствовать себя под защитой его гостеприимства, за поднятым мостом, за высокими крепостными стенами.

После обильного ужина актеры, музыканты и трубадур, так приятно аккомпанировавший себе на цитре, заставили нас позабыть об ужасе пережитого в лесу.

Наутро унылый дождь размыл очертания окружающих холмов. И все же, прощаясь с любезным сеньором, так радушно приютившим нас, я чувствовала себя ободренной.

Мы продолжили путь вдоль Луары и ее излучин под проливным дождем. В Шалоне мы свернули от реки к Клиссону и Палле.

Дорога совсем испортилась. Грязная и каменистая, заваленная буреломом и едва различимая, она больше мешала, чем помогала идти вперед. Нам случалось объезжать глубокие овраги прямо через поле.

Чем ближе мы подъезжали к побережью, тем сильнее портилась погода. Все чаще на наши головы обрушивались дожди, оставляя нас в промокшей одежде, сушить которую не было времени. Спасаясь от этих потопов, мы прятались, несмотря на потерю времени, в укрытиях, возведенных специально с этой целью вдоль дороги. Не знаю, помнишь ли ты еще болтливого разносчика, с которым мы вынуждены были разделить одно из таких убежищ. Ему так хотелось убедить нас купить какую-нибудь вещицу из своего сундука и, узнав, что я умею писать, он не унялся, пока ты не купил мне палочки для письма.

Ты беспокоился еще и о младенце, которого я носила под сердцем! Ты, но не я. Я знала, что достаточно вынослива. Но все же последние нескончаемые мили между Бопрео и Клиссоном показались мне очень долгими. Чтобы отвлечься от монотонности движения, я говорила себе, что очарование нашего бегства заставит меня забыть его временные трудности. Я просила тебя петь, чтобы развлечь меня.

Внезапно местность изменилась. Мы прибыли в Бокаж. Суровая красота исходила от нагромождений гигантских скал, разбросанных в каком-то апокалиптическом беспорядке среди столетних деревьев с узловатыми стволами. Ручьи стекали по светлым камням, будто настоящие горные потоки. Изумрудные луга и буйные заросли наводили на мысль о каком-то диком Эдеме, куда мы вдруг нечаянно проникли. А на холме над слиянием двух рек вздымалась цитадель с грозными башнями, суровая, как страж зачарованного королевства.

— Уже совсем близко, — сказал ты с облегчением.

Нам оставалось проехать не более двух лье.

Деревня Палле мне сразу понравилась. Окруженная пастбищами и зелеными лесами по берегам прозрачной реки Сангез, она показалась мне долгожданной пристанью в конце нашего странствия.

Я не почувствовала себя изгнанницей в этом незнакомом краю, ибо это была твоя родина, где вдали от дядиного гнева я надеялась обрести душевный мир, в котором так сильно нуждалась. Замок, где ты родился, по праву перешел бы к тебе, как к старшему, если бы духовное звание не лишило тебя права владеть им. Он достался твоему младшему брату, который бывал в нем лишь наездами, предпочитая жить в Нанте. Поэтому, миновав суровое жилище твоих предков, мы направились к дому твоей сестры.

Я помню все. И соленый вкус ветра в тот сентябрьский день, и быстро несущиеся по небу тучи, и твое обветренное лицо, и свою усталость, и нашу общую надежду на новую жизнь, и садовые мальвы у порога жилища Денизы.

Это был красивый дом, увитый виноградными лозами, крытый черепицей, гордо вознесший свой конек над соломенными кровлями деревни. Зеленый двор с колодцем в тени большого фигового дерева, благоуханный фруктовый сад, конюшни, сараи и целый народец слуг составляли и оживляли владения твоей сестры. Когда она вышла нам навстречу, я увидела в ней не обычную деревенскую жительницу, а настоящую личность и приготовилась полюбить ее. Тепло ее приема меня не разочаровало. Я не ощутила никакой настороженности со стороны этой матери многочисленного семейства, которая могла бы возмутиться нашим положением и моей беременностью, скрываемой под монашеским платьем, и осудить нас обоих. Она просто обняла меня и назвала своей сестрой. Высокая и белокурая, она так походила на тебя, и это меня растрогало. Лишь ее глаза, серые, не походили на твои черные, в которых загорался рядом со мной столь жаркий огонь.

— Чувствуйте себя как дома, Элоиза!

В самом деле я сразу почувствовала себя хорошо. Мне было приятно влиться в твою семью — наверное потому, что я выросла без матери и без настоящего дома. Ни единого мгновения я не страдала от растерянности в новой обстановке. Напротив, очень скоро мне стало так хорошо, как среди старых добрых знакомых. Конечно, это была заслуга Денизы. Рядом с ней было спокойно. Постепенно я узнавала ее все больше и стала думать, что за ее спокойствием крылась душа, стремящаяся к совершенству. За внешней безмятежностью таилось беспокойство, державшее ее в тревоге с утра и до вечера. Добрая до самозабвения, она в то же время выказывала приводящую порой в замешательство обидчивость. Нежная мать, она требовала взамен безраздельной привязанности. Преданная супруга, она оскорблялась малейшим невниманием. Ее искусство состояло в умении извлечь из своих огорчений ту нежность, которой наслаждались все.

Со мной она была чудесной. Несмотря на наличие девятерых детей и супруга, в глубине ее сердца сохранялась неутоленная потребность отдавать себя. Я пользовалась этим. Она отвела мне комнату наверху, окнами на юг, с дубовой кроватью и бельем из тонкого полотна. Каждый день пол в ней устилали свежими травами, приятно пахшими мятой и мелиссой. Для моих вещей были принесены большие резные деревянные сундуки, а в изголовье кровати подвешена на цепях глиняная лампа с масляным фитилем, чтобы ночью у меня был свет.

Не успели мы прибыть, твоя сестра принялась хлопотать. Она сразу велела приготовить нам отличный ужин. Ее муж и старшие сыновья, вернувшись с поля, присоединились к нам, приветствуя нас самым сердечным образом. Перед едой мы постояли, беседуя, на пороге, в тепле заходящего солнца.

Вижу, как сейчас, как мы все: родители, дети, слуги — собираемся в зале нижнего этажа. Это помещение внушительных размеров было сердцем дома: там ели, спали, стряпали, засиживались по вечерам. С потемневших потолочных балок свисали окорока, корзины с сырами и пласты сала. Квашня соседствовала с мучным ларем, а буфет с оловянной посудой стоял рядом с комодом для пряностей. Кровати занимали три стены, а камин, достойный настоящего замка, украшал собой четвертую. Под его колпаком, широким как балдахин, коптилось мясо. Две каменные скамьи по обеим сторонам очага представляли удобное убежище от холода и сквозняка. Там блаженно мурлыкали кошки.

Чтобы согреть руки, я подошла к очагу, где полыхал адский огонь. Языки пламени лизали бока котла, предназначенного, казалось, для великанов. Крепко подвешенный на крюк, он выпускал из-под тяжелой крышки пары, пробудившие мой аппетит. На кованых таганах подогревались накрытые крышками блюда, а на углях булькали многочисленные горшки.

Мы разместились вокруг длинного накрытого стола. Помолившись, все сели. Я оказалась по правую руку от хозяина дома, восседавшего во главе стола на стуле с резной спинкой. Его семейство разместилось, по старшинству, на закрепленных у стола скамьях. Слуги держались на другом конце стола.