– С двух часов. Она просто жаждет встретиться с тобой, Квилл.

Скорее всего, в безобразии с банановой кожурой были повинны обе кошки; они так и не отозвались на его зов, даже когда он провозгласил: «К нам едет ваш дядя Джордж!» Ехал же он, чтобы получить очередные инструкции.

Усевшись за обеденный стол, Аллен Бартер раскрыл свой «дипломат» и доложил о состоянии дел в жилом комплексе Уинстон-парка, собственности Фонда К. Все помещения уже сданы, и жильцы начинают въезжать.

Когда очередь докладывать дошла до Квиллера, он решил провентилировать идею о книге, посвященной Хиббард-Хаузу – дому, считавшемуся «уникальным».

– Один из старейших домов в Мускаунти. И пока он ещё не сгорел, Фонду К. следует опубликовать о нём книгу.

– Это тот большой дом, что стоит на холме? – спросил адвокат. – Я проезжаю мимо его ворот каждый раз, когда направляюсь в город.

– Хиббарды – одна из тех семей, которые живут здесь уже четыре поколения. Сегодня днем я встречаюсь с последней представительницей семьи Хиббардов. Она университетский преподаватель на пенсии, а её прапрадед – тот, что составил себе состояние и построил дом, – был неграмотным. В самом доме я ещё не побывал, но уверен, там тьма возможностей для Джона Бушленда – на целый альбом фотографий, а легенд и преданий наберётся на увесистый том.

– Боссы из Чикаго довольны тем, как раскупаются три твои книги, – сообщил Барт. – Уверен, они будут приветствовать следующую.

Когда Квиллер прибыл в Центр Эддингтона Смита, волонтеры в зелёных жилетах с деловым видом сновали туда-сюда, а Данди обследовал компьютер. Навстречу Квиллеру поднялась дама в элегантном черном брючном костюме и протянула руку.

– Я – Вайолет Хиббард, а вы – всеми нами почитаемый мистер К.

Квиллер взял её руку, слегка склонившись над ней с той галантностью, с какой всегда обходился с дамами её возраста.

– Мне всегда хотелось познакомиться с женщиной, носящей имя Вайолет, – с фиалкой, так сказать. Вы готовы отвечать на вопросы?

– И даже жду их, предвкушая удовольствие. Не перейти ли нам в один из залов для встреч?

Квиллеру понравилась и её манера говорить, и её манера держаться: в ней чувствовалось внутреннее достоинство, ум, и совсем не было того, чего Квиллер терпеть не мог, – глупого женского кокетства. И пока они перемещались, Квиллер уловил легкий аромат – скорее всего, фиалки. Они расположились в одной из комнат для переговоров. Для начала он сказал:

– Поговаривают о книге, посвященной Хиббард-Хаузу как памятнику архитектуры.

– Такая книга будет мне очень по душе, и единственный человек, кому я доверила бы её написание, это вы, мистер К.

– Зовите меня, пожалуйста, Квилл, потому что я намерен называть вас Вайолет.

– В таком случае позвольте задать вам вопрос Вы когда-нибудь выступали на сцене? Ваш хорошо поставленный голос наводит на мысль о театральном прошлом.

Польщённый таким комплиментом, но желая сохранить непринужденный тон беседы, он ответил:

– Да, в школе я был самым молодым королем Лиром в анналах шекспировских постановок. И – чудо из чудес! – никто не смеялся над моей седой бородой.

– Потому что вы были искренни. А на профессиональной сцене вы себя когда-нибудь пробовали?

– На профессиональной – нет. В колледже -да, участвовал в нескольких постановках, но потом переключился на журналистику. Правда, недавно я узнал некоторые подробности, говорящие, что дар актёра заложен в моих генах. Мой отец – он умер ещё до моего рождения – был актером странствующей труппы и играл в Чикаго, когда моя мать познакомилась с ним. Он исполнял главную роль в очень тяжёлой, по определению моей матери, русской пьесе.

– И, без сомнения, это была пьеса Горького «На дне» – лучшая его пьеса и единственная, которая тогда шла по всей Америке.

– Вот как?! – воскликнул Квиллер, поражённый. – Тогда послушайте. Через двадцать лет, в колледже, я играл Сатина, этого философствующего босяка. В последнем действии у него большая, исполненная глубокого драматизма сцена. И вот, когда я, яростно жестикулируя, произносил это полный страсти монолог, у меня внезапно возникло странное чувство, дежавю, от которого мурашки побежали по коже. И только совсем недавно в переписке моей матери той поры я наткнулся на упоминание «тяжёлой русской пьесы».

– А вы помните что-нибудь из этой роли?

– Немногое. – И, подумав мгновение, поднялся и произнёс в манере, которую сам называл «голосом для Карнети-холла»: – «Дубье… молчать о старике!.. Ты – ничего не понимаешь… Вы тупы, как кирпичи!.. Я – знаю ложь! Кто слаб душой… и кто живёт чужими соками – тем ложь нужна. А кто сам себе хозяин… кто независим… – зачем тому ложь? Правда – бог свободного человека… Почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди… говорят, как шулера?»

Квиллер посмотрел на свои руки, словно вспоминая те жесты, которые сопровождали эти слова.

– Браво! – вскричала Вайолет. – Браво! Вы заразили меня вашим чувством.

Примчался Данди – посмотреть, что происходит.

– Вы интересуетесь драмой? – спросил Квиллер.

– Драма и поэзия – те два предмета, которые составляли мою специальность. – И тут же, бросив на него лукавый взгляд, добавила: – А после короля Лира вы ничего из шекспировского репертуара не играли?

Весёлый огонек мелькнул в её глазах, и Квиллер внезапно обнаружил, что они – фиалковые. Это их естественный цвет? Или, может быть, Вайолет носит контактные линзы? Кажется, у Элизабет Тейлор фиалковые глаза. У Юм-Юм голубые глаза с фиалковым оттенком. Стряхнув с себя наваждение, он отвечал:

– В колледже играл Брута в «Юлий Цезаре» и Основу из «Сна в летнюю ночь». А совсем недавно пробовался в пикакском Театральном клубе на роль малахольного братца из пьесы «Мышьяк и старое кружево»[5] . К сожалению, спектакль так и не был поставлен, но это долгая история.

– С вашими усами, как у Тедди Рузвельта, вам хорошо подобрали роль. А из Марка Твена вы на публике ничего не пробовали читать?

Им явно было о чём поговорить, и Квиллер не удержался:

– По-моему, нам надо продолжить беседу как-нибудь за ужином. Мы ещё не поговорили о Мольере, Ибсене и Еврипиде. Даже не начали. Я предлагаю встретиться в «Старой мельнице», в пятницу вечером.

– Я – с удовольствием! – откликнулась она, глаза у неё загорелись озорным огоньком и снова стали фиалковыми.

Позже он позвонил в ресторан.

– Я хотел бы зарезервировать столик на двоих. Это Джим Квиллер.

– О, мистер К.! Это Дерек. Давненько мы вас с миссис Дункан здесь не видели.