Твой смиренный слуга in Christo [22]

отец Дамьен

P. S. По поводу твоего друга, который случайно убил напавшего на него человека. Поскольку он действовал в целях самозащиты и без всякого злого умысла, то я не вижу причин, по которым он должен чувствовать себя виноватым. Ему следует, однако, отметая любые возмущающие воспоминания, ибо кто не грешен в этом мире, проявить сострадание к своему противнику, возможно, выяснить былые обстоятельства его жизни, к примеру, он сочтет приемлемым для себя оказать помощь невинной жене и семье этого человека. (Ты мало написал об этой ситуации, поэтому можно высказать о ней лишь общие, поверхностные суждения.)

Почтенный отец Дамьен!

Искренне благодарю Вас за ваше письмо. Все Ваши советы воодушевили меня на дальнейшие духовные поиски. Особенно признателен Вам за мудрые слова о моем несчастном друге, случайно убившем человека, и за справедливое замечание о том, что он мог бы помочь семье убитого. Я передам ему Ваши слова, когда он вернется в Лондон, они утешат его, несомненно показав возможный путь разумной добродетельности… Конечно, моему другу не надо искупать вину, ведь он ни в чем не повинен, но я боюсь, что он все еще потрясен. Я глубоко и всесторонне осознал слова, что Вы говорили о моих «духовных заблуждениях», и пытаюсь здраво оценить свои планы на будущее. Надеюсь, Вы поймете, если я скажу, что мои сомнения ни в коей мере не затрагивают конечную цель. Я совершенно уверен, что хочу «отрешиться от мира», но не уверен пока, как и где можно осуществить такое отрешение. (Я уже отказался от моей бедной собаки.) По-моему, Вы понимаете, каковы мои сокровенные желания. Мне хочется утолить наконец жажду благочестия, которая сопутствовала всей моей жизни. Мне хочется, посредством благочестивого отрешения, разорвать и уничтожить связь с миром. Я желаю такой смерти. Вы поймете меня, поскольку, отбросив былые романтические мечты об известных Вам делах, я наконец осознал эту потребность как практическую возможность, поэтому у меня и возник ряд теологических вопросов, которые я послал Вам. (У меня не осталось черновика, я надеюсь, что Вы сохранили мое письмо и, возможно, найдете время ответить на некоторые из них. В случае надобности я попытаюсь назвать самые важные.) У меня нет ни тени сомнений в моей приверженности христианству, однако одна область моей души всегда остается свободной, как если бы я уже передал ее в распоряжение самого Господа. Я чувствую, что мне недоступна суетная жизнь… и надеюсь, что это чувство порождено совершенно серьезными и праведными причинами. То есть, конечно, я читал разные книги, и люди — имеются в виду ученые — высказывают в них самые разные мнения о Христе, называя Его изгоняющим бесов заклинателем, колдуном или даже шарлатаном, а то и попросту считая Его одним из многих юродивых или святых мучеников. Именно их истории, по мнению других ученых, и собрали воедино евангелисты. В любом случае, как известно, Он никогда не претендовал на роль Бога, и никаких свидетельств Воскресения, конечно, не существует, а вся Его история придумана святым Павлом… Павел тот, со всей очевидностью, является обычным человеком… Однако же Он… возможно ли, что вся Его история выдумана, возможно ли выдумать Его Нагорную проповедь? Ведь Он, со всей очевидностью, являлся необычным человеком. Наше время открыло тайны очень многих вещей и породило очень много новых путей для размышлений. У меня такое ощущение, будто Его ограбили. Пожалуйста, поймите меня правильно, я далеко не наивен в своей вере, я понимаю, что вера в Христа не нуждается в потрясающих исторических доказательствах, что Воскресение есть духовное таинство и важен лишь образ жизни Христа, подлинность которой мы ощущаем. (Простите, я знаю, что Вам не нравится такое определение.) Всему виной, как Вы и сказали, мои сумбурные мысли, и Вы сможете простить их. Но я же действительно порой ощущаю наличие странной и темной пустоты внутри. А мне хочется достичь подлинного, истинного понимания. Способен ли я на это, пока не обрету полной ясности? Проще говоря, имеют ли значение «доказательства»? Буддисты так не считают, они принимают мистического Будду. Если мы принимаем мистического Христа, то связан ли он с Христом реальным? Достаточно ли «хорош» мистический Христос? Вправе ли мы верить в Христа, если тот человек никогда не существовал? При наличии такой мистичности вряд ли Он сам мог бы призвать нас верить в Него! Должен ли я полностью разобраться в этих тонкостях до принятия решения о приобщении к монашеской жизни? Но, в сущности, я ничего не жду, я уже пленен, я уже отворил дверь, и Он вошел… я… в Его власти. Иногда я чувствовал дыхание божественной сущности, словно нисхождение ангелов. (Что Вы думаете об ангелах?) И я должен был сказать…. все это о Христе, но как же быть с Богом? В общем, я думаю, что Бог способен сам позаботиться о Себе. (Но что это значит?) Простите все эти путаные разглагольствования. Я хотел порвать это письмо, но не смог. Иногда у меня возникают сомнения даже в собственном здравомыслии. Но, излагая Вам свои мысли, я чувствую влияние вашего просвещенного ума! Остаюсь, с наилучшими пожеланиями, Вашим бестолковым учеником.

Беллами Джеймс

P. S. Еще один момент. Вероучение говорит, что после смерти на кресте Иисус сошел в ад, а на третий день вновь поднялся. Что же Он делал в аду? Спасал ли Он там праведников, живших на земле до Его прихода? Могли ли не ведавшие о Нем праведники вести более праведную жизнь, если бы ведали? Или Он отправился на встречу с подлинными грешниками, дабы оценить глубину греховности, еще пребывая в человеческом обличье? Конечно, я понимаю, что это своего рода миф — хотя миф тут не совсем уместное слово. Я невольно думаю о том, какой яркий свет, должно быть, воссиял в аду, когда Он сошел туда, и как темно там стало после Его ухода.

Беллами отложил перо и сбросил накинутое на спину одеяло. Он жил теперь в маленькой и холодной комнате. За окном стояла глубокая ночь. Свет лампы падал на руку Беллами. Глядя на нее, он подумал: «Какой старой и немощной становится моя бедная рука!» Он понимал, что его поспешно написанный на письмо отца Дамьена ответ весьма бестолков, а местами просто глуп. Но такие порывистые излияния казались ему единственным правдивым способом общения со священником. Возможно, он на самом деле грешит против правды? Не являлась ли сама образность его ответа своего рода подтверждением «романтизма» и «невротической и эротической слабости»? В письме не отразилось никаких свидетельств серьезных размышлений. Не лучше ли порвать его или все же оставить и всесторонне обдумать его содержание? Беллами не озадачился важными вопросами, не выполнил советов наставника. Как будто он мгновенно «отказался от осознания» строгих наставлений, которые пришлось высказать священнику, смягчив и подсластив горькие слова о «глубинных мирских заблуждениях». Да, безусловно, мир испортил его, и, безусловно, он понимал, что новое бытие не принесет ему покоя, став лишь продолжением жизни в весьма аскетических обстоятельствах. Отказываясь размышлять на эти темы, он просто сводил на нет все свои проблемы. Но разве не в этом он как раз и нуждался? Разве не оправдывала его вера? Письмо отца Дамьена, теперь перечитываемое им, явно выражало тревогу. Священника встревожила, поразила та пылкость, с которой Беллами стремился к избранной цели, резко отказавшись от более соблазнительного, занимаемого ранее положения. Беллами знал отца Дамьена уже почти два года, дважды посещал его (отец Дамьен жил в затворничестве и часто писал ему). И вот теперь письма Беллами растревожили этого святого человека. Не двуличность ли натуры Беллами невольно позволила растревожить его? В своем увлечении вероучениями Востока он, возможно, зашел даже дальше, чем открыл своему наставнику. О его видениях, ангельских видениях, отец Дамьен отозвался с крайним пренебрежением, а врач Беллами счел их признаком эпилепсии (хотя позднее отказался от этого диагноза). Такие высшие видения ныне покинули Беллами, остались только, да и то теперь менее частые, но отчетливые, ощущения близости высших сил, вызывающие страдания, радость и печаль.