Миша посмеивался над ней и тоже хватал кусок огурца, но тут же морщился.

Мама смотрела на это с нескрываемой брезгливостью:

– Господи, гадость какая!

А капусту просто спустила в помойку со словами: «Ты хоть знаешь, как ее делают?» – и на следующий день принесла капусту с рынка – тонко нарезанную, вперемежку с ярко-оранжевой морковью. Таня хватала ее руками, и сок тек по локтям: «Спасибо, мам! То, что надо!»

Мама хмыкала и молча кивала, тем самым выражая свое отношение с болезненному вопросу.

Впрочем, вопросов уже и не было, все – и, главное, мама – наконец поняли: бесполезно! По утрам она варила Тане манную кашу:

– Ешь, я сказала!

Таня вздыхала и ела – это и был ее небольшой компромисс, уступка, так сказать: пусть мама утешится хотя бы кашей.

Казалось, Зоя Андреевна уже успокоилась и занялась обычными хлопотами – точнее, не совсем, конечно, обычными, но… Будучи женщиной деятельной, по вечерам она звонила Лоре Петровне и советовалась, что-то выясняла, переспрашивая и уточняя.

Лора Петровна была терпелива.

Миша и Таня переглядывались и усмехались. Мир, казалось, был восстановлен. А может, все делали вид.

Была еще пара – не больше – попыток со стороны мамы разузнать правду:

– Скажи мне хотя бы, кто он? Я что, не имею права еще и на это? Просто скажи! Никаких действий не будет, я тебе обещаю! Я же должна знать, в конце концов, от кого будет мой внук?

– От человека, – коротко и оскорбительно, по мнению мамы, отвечала Таня. – Какая разница? От че-ло-ве-ка!

Мама швыряла нож или ложку и, громко всхлипнув, уходила к себе.

К бабушке Оле Таня ехать боялась. Точнее, не так – стеснялась. Но пришлось: приближались ее именины, которые та отмечала всегда – уважала больше, чем дни рождения. Никто, правда, Таню не вынуждал – отец по-прежнему не звонил, а маму посещения бывшей свекрови волновали не очень – такие мысли в голове, знаете ли… мозги кипят! Про бывшую свекровь она не вспоминала – хватало и действующей. Тоже не сахар.

Правда, увидев в прихожей дочь, надевающую пальто, с испугом спросила:

– Господи, куда это ты собралась?

Таня ответила коротко:

– На Сокол.

Было и так понятно, без уточнений.

И мама тут же скорчила гримасу:

– Понятно! Куда же еще? Больше ж некуда!

Читай: «А кто тебя, дуру, еще ждет, кроме бабки? Я уж решила, что… Может быть… ха! Сама себя насмешила».

У метро Таня купила три желтые гвоздики и торт-мороженое. Помедлила, прежде чем нажать на дверной звонок, и, глубоко выдохнув, позвонила.

Вид у бабушки Оли был нехороший. Опухшие глаза, небрежно прибранные волосы. Но – нарядная, на выход, белая блузка с брошкой-камеей, туфли вместо домашних тапочек и легкий аромат духов «Сирень».

Она чуть улыбнулась, увидев внучку, и сказала:

– Что стоишь? В первый раз?

Таня разделась и прошла в комнату. Стол был накрыт как всегда: белая накрахмаленная скатерть, хрустальные стопочки под наливку, плошки с салатами и блюдо с пирожками – малюсенькими, румяными красавцами – бабушкин бренд и гордость.

– Руки вымой, – коротко бросила именинница.

Таня послушно кивнула и пошла в ванную.

Вернувшись, она увидела, что в двух рюмках – своей и бабушкиной – наливка.

– Мне… можно? – спросила Таня.

Бабушка внимательно посмотрела на нее.

– Не повредит, Таня! Тут спирта-то – смешно говорить! Вишня одна! Да и всего – граммов двадцать!

Одним махом Таня глотнула наливку и вдруг расплакалась:

– Ты уж прости меня, ба! Ну, что так получилось!

– Салатик будешь? – проговорила вместо ответа бабушка. – Вот этот, с рыбкой, твой любимый?

Таня кивнула.

– Ну, уж как вышло! – спокойно продолжила бабушка. – Ты же теперь сама своей судьбе хозяйка! Да и ребеночек… Как ни крути, все же счастье! Вот у Жени, отца твоего… – Она вздохнула. – Нет там ребенка – и что хорошего? Не может Лиля эта родить. Наверное, бурная молодость.

Таня молчала. Во-первых, теперь она окончательно поняла, что новую жену папы бабушка так и не приняла. Во-вторых – развод не одобрила.

А в-третьих… В-третьих, это были первые слова поддержки – Миша не в счет. Бабушка ее поддержала! По крайней мере, открыто не осудила.

– Как у тебя с мамой? – поинтересовалась бабушка Оля.

Таня хмыкнула:

– Да так… никак, в общем!

Хотела еще что-то добавить, но бабушка ее перебила:

– Не осуждай! Ей сейчас труднее всего. Только смогла от развода опомниться – а тут ты, нате вам, новость! Муж молодой, с деньгами не очень. И все на ней, Зое! Было и есть! А главное – будет.

Таня спорить с бабушкой не решилась.

В ту ночь она осталась на Соколе – на улице лил сильный дождь, рвал окна ветер, мама уговорила ее не ехать домой.

В детстве Таня любила ночевать у бабушки – в маленькой квартирке было тесновато, но уютно и очень родно.

Спали они с бабушкой на одной кровати – Таня у стенки, бабушка с краю. На стене висел коврик с оленями – оленья семья торопилась на водопой. Таня обожала разглядывать дружную семейку и придумывала имена оленьей родне. А больше всех любила самого маленького олешку – Кешу, так она его назвала. Пока бабушка мыла посуду, она шепотом с ним разговаривала, рассказывала ему сказки и гладила по узкой спинке.

Позже, став подростком, Таня ночевать не оставалась: не хотела смущать бабушку – куда теперь им вместе в кровать? Взрослая девица, дылда такая.

Теперь, смущаясь, Таня вжалась в стену, чтобы высвободить бабушке место. Отвернулась и посмотрела на коврик. Там, в оленьем лесу, на берегу шустрой речки, все было так же – стройным рядком, во главе с оленем-отцом, семья шла на водопой. Только самый маленький и резвый олешек обогнал отца и мать, торопясь прийти первым.

«Везет тебе, – подумала Таня. – Ты все такой же маленький и беззаботный! А я – я уже выросла! И забот у меня… Ты даже не представляешь, каких и сколько! Так что прощай». Таня вздохнула, закрыла глаза и заплакала.

Проснулась она среди ночи и испугалась – бабушки рядом не было. Она вскочила с постели и увидела, что бабушка спит в кресле – маленькая, худенькая, словно ребенок, склонив голову набок и чуть приоткрыв рот.

Таня вскочила, подбежала к ней и затрясла ее за плечо.

Та испуганно открыла глаза.

– Что ты, девочка? Что-то случилось?

А Таня, осев на пол, горько расплакалась.

– Как же я вас… всех! Что я наделала, бабушка?