– Насколько я знаю, вам приносили мою визитную карточку и записку, в которой я объяснил причины нашего к вам визита, – продолжил Геркулес. – Мы, похоже, отвлекли вас от очень важной работы…

– Не беспокойтесь. Я читаю газеты, и меня все это приводит в ужас. Я лично знаком и с профессором фон Гумбольдтом, и с профессором Франсуа Аруэ.

– Тогда вам, возможно, хорошо известно и то, какие исследования они проводили здесь, в Мадриде? – нетерпеливо спросил Линкольн.

Профессор жестом показал своим гостям, чтобы они следовали за ним, и затем, пройдя вглубь лаборатории, уселся за стол в удобном кожаном кресле. Геркулес и Линкольн сели на стулья напротив и стали ждать, когда профессор заговорит первым.

– По правде говоря, мои дружеские отношения с этими двумя профессорами ограничивались тем, что я бывал вместе с ними на нескольких вечеринках да случайно встречал их пару раз где-то еще. Мадрид не более чем большая деревня, – профессор опустил взгляд, словно о чем-то задумался, и в лаборатории снова воцарилась тишина. Солнечные лучи как бы нехотя проникали в лабораторию, и на дальней стене возникла тень головы ученого.

– Но вам, видимо, известно хоть что-нибудь о том, какими исследованиями они здесь занимались, – не унимался Линкольн.

– Вам и самим наверняка известно, в каких областях работали фон Гумбольдт и Франсуа Аруэ. Этот немецкий профессор – выдающийся историк, специализирующийся на истории Португалии, а особенно на португальской колониальной экспансии конца пятнадцатого и начала шестнадцатого веков. Многие из его коллег утверждают, что он – лучший специалист по жизни и деятельности Васко да Гамы.

– Васко да Гамы?

– Васко да Гама был португальским мореплавателем, который самым первым обогнул Африку и доплыл до Индии.

– Простите мне мое невежество, – пробормотал Линкольн, от смущения еще больше начиная коверкать испанские слова.

– Невежество, если не стремиться в нем погрязнуть, является стимулом для процесса познания. Вам не за что просить прощения. Ну что ж, как я вам говорил, профессор Гумбольдт натолкнулся на важные сведения о Васко да Гаме и причинах его первого путешествия в Индию. Единственное, что мне сказал профессор Гумбольдт по этому поводу, когда мы случайно встретились с ним на какой-то вечеринке, – это то, что он вот-вот сделает грандиозное открытие относительно тех рукописей, которые Васко да Гама привез в Лиссабон. Эти рукописи, кстати, на протяжении нескольких столетий считали бесследно исчезнувшими.

– А профессор при этом не уточнял, что это за сведения, на которые он натолкнулся? – снова вступил в разговор Геркулес, выходя из состояния рассеянной отчужденности, в которое он обычно впадал, когда начинал о чем-то напряженно размышлять.

– Нет. Мне кажется, он и сам толком не знал, какое открытие вот-вот сделает.

– А что вы можете сказать о профессоре-французе Франсуа… – Линкольн, начав говорить, запнулся.

– Франсуа Аруэ, – подсказал Рамон-и-Кахаль с безупречным французским произношением.

– Ну да, Франсуа Аруэ.

– Боюсь, что о профессоре Аруэ я знаю еще меньше. Он – молчаливый и довольно замкнутый человек. Мне как-то раз довелось сидеть рядом с ним – точнее, за соседним столом – в библиотеке «Атенеума».[17]Мы тогда с ним вежливо поздоровались, но ни о чем не говорили.

– Жаль, – вздохнул Линкольн.

– А вы случайно не обратили внимания на то, что он тогда читал? – поинтересовался Геркулес.

– Я что, по-вашему, должен был за ним подсматривать?

– Нет. Просто все научные работники отличаются большим любопытством: и все-то им всегда нужно знать, – ответил с легкой улыбкой Геркулес.

Доктор впился холодным взглядом в лицо нахального собеседника, а затем и сам улыбнулся.

– Да, я пару раз посмотрел украдкой на то, что лежало перед ним на столе. Там были книги и какие-то документы. В основном это были фундаментальные труды, посвященные индоевропейскому языку – как, например, «Über die Sprache und Weisheit der Inder» фон Шлегеля.

– Извините, как называлась эта книга? – переспросил Линкольн.

– «О языке и мудрости индийцев», – перевел с немецкого название книги профессор.

– А какие еще книги там были? – спросил Геркулес, что-то записывая в маленький блокнотик.

– Труд Пикте, – «Les origines indo-européennes»,[18]– а также несколько документов и рукописей. Мне показалось, что это были копии каких-то текстов на санскрите.

– На санскрите говорят в Индии, да? – спросил Линкольн.

– Санскрит – а точнее, самскритам – это язык, принадлежащий к индоевропейской семье языков. Он играет в современной Индии примерно такую же роль, какую играет в современной Греции древнегреческий язык: санскрит до сих пор используют в религиозных ритуалах – индуистских, буддистских и джайнистских. А вообще в Индии разговаривают более чем на двадцати двух языках. Само слово «самскритам» буквально означает «искусно созданный»: «сам» – это «искусно», а «Крита» – «созданный».

– А-а, понятно, – сказал Линкольн, с трудом переводя в уме произносимые профессором слова.

– Итак, этот профессор занимался какими-то исследованиями в области индоевропейских языков, – подытожил Геркулес. – Я что-то не вижу никакой связи между исследованиями профессора Аруэ и профессора фон Гумбольдта.

– А что исследовал третий профессор? – спросил Рамон-и-Кахаль.

– Профессор Майкл Пруст – антрополог.

– Антрополог? Интересно. Меня забавляют эти антропологи: их послушать – так никто до них даже и не пытался изучать человека.

– Вы, похоже, не в восторге от антропологии, да? – спросил Геркулес.

– Кто, я? Да я, если разобраться, одной лишь ею всю жизнь и занимаюсь. Человек и только человек является источником всех научных знаний и всего того, что придает жизни смысл. Но что же конкретно изучал наш досточтимый профессор?

– У него в комнате лежали книги нескольких американских антропологов и одного немецкого.

– А вы не помните их названий, дон Геркулес?

– Мое знание немецкого языка явно уступает вашему, а названия тех книг состояли большей частью из каких-то мудреных слов. Я только помню, что среди них имелись произведения Чемберлена, в том числе его главный труд – «Основы XIX века». Я также заметил там несколько статей Фрэнсиса Гальтона.

– А-а, социальный дарвинизм.

– Что-что? – не понял Линкольн.

– После того как Чарльз Дарвин разработал теорию эволюции, некоторые ученые попытались применить эту теорию к человеческому обществу. Особенно отличилась на данном поприще американская йельско-чикагская школа. Чемберлен и Гальтон – то есть те два мыслителя, произведения которых читал профессор Майкл Пруст, – являлись сторонниками теории превосходства одних человеческих рас над другими и евгеники.