И тут она ощутила вонь, жуткую вонь поджаренной плоти, а мужчина закричал и уронил ее на землю. Элизабет упала, ударилась, перекатилась на бок и замерла, чувствуя боль во всем теле и пытаясь отдышаться, потому что мужчина выдавил из нее весь воздух.

А тот скакал на месте, будто приплясывал; языки пламени тянулись от его ладоней, мгновение назад стискивавших Элизабет, и лизали грудь, к которой он прижимал ее. Вокруг собралась толпа – люди высыпали из ближайших домов, стянулись со всей улицы, чтобы поглазеть на потеху. Никто, казалось, не замечал лежащей на земле девочки, и Элизабет осторожно откатилась, чтобы не попасть зевакам под ноги.

Потом она поднялась и попыталась сориентироваться. Она думала, что мужчина унес ее не слишком далеко, но сейчас важнее всего было не броситься сломя голову куда попало, чтобы не оказаться вновь на той кошмарной площади, ведь едва ли Элизабет удастся еще раз сотворить то заклинание невидимости.

От запаха человека, сгорающего заживо, тошнило. И хотя Элизабет знала, что он собирался причинить ей вред, если бы она не остановила его, он сделал бы с ней что-то ужасное, что она имела полное право помешать ему – все равно ей стало не по себе.

Ведь он сейчас умирал, умирал из-за нее, а осознание этого не очень-то приятно для маленькой девочки.

Она не видела его сквозь толпу, зато слышала, и вдруг крики его перестали быть невнятными воплями боли и сменились словами:

– Ты вовсе не прелестное создание! Вовсе нет! Ты не подарок, не добыча! Ты наказание! Ты гадкая, гадкая, гадкая девчонка!

Странно, но от этих слов ей стало лучше. «Не добыча, а наказание». Да, Элизабет понравилась мысль о том, что она – наказание для любого, кто посмеет обращаться с ней как с куклой.

«Я это запомню, – яростно подумала она. – Я не подарок. И я не добыча и никогда ничьей добычей не буду».

И тут она вновь услышала зов блестящей штуковины – и на миг замешкалась, сопротивляясь. Допустим, она все-таки выяснит, что это такое. Как это поможет ей добраться домой?

«А вдруг все-таки поможет? Вдруг ты пойдешь туда и обнаружишь, что путь в Новый город лежит как раз за поворотом того проулка, то есть блестящая штучка покажет тебе дорогу, как Полярная звезда?»

Будь Элизабет по-настоящему честна с собой, она бы признала: ей просто хочется разузнать, что же это такое, в точности так же, как ей хотелось увидеть, какое лицо у человека-птицы. Она не могла справиться с любопытством. Отвернись она от зова подмигивающего пурпурного предмета в конце проулка, мысль о неразгаданной тайне преследовала бы ее вечно, превратившись в незаживающую рану, которую девочка постоянно бы бередила и расковыривала.

Такова была ее слабость. Ей нужно было знать. Не могла она довольствоваться неведением.

Но теперь ощущения были совсем другими. Зов уже не манил ее, вводя в транс, как раньше. Сейчас Элизабет была уверена в том, что сама делает выбор.

Она вообще чувствовала себя увереннее. Не боялась взглядов проходящих мимо взрослых, поскольку знала, что если кто-то из них дотронется до нее, она его подожжет, как того мужчину, который пытался ее похитить. Да, она это сделает. Не побоится.

«И все же я – прелестное создание, – думала она. – Создание из кости, золота и пламени, и никто не может причинить мне вреда».

«Я не такая, как сказал тот мужчина в туннеле. Я вовсе не Алиса».

– Куда ты идешь?

Вопрос поразил ее, потому что сначала Элизабет подумала, будто к ней обратился один из многочисленных прохожих, но тут же вспомнила о мыши. Она посмотрела на карман платья и увидела, что мышонок тоже смотрит на нее этими своими удивительными зелеными глазками. У мышей не должно быть таких глаз. И кстати, мыши не должны разговаривать.

– Мне казалось, ты хочешь выбраться из Старого города, – сказал мышонок.

– Хочу.

– Тогда ты определенно идешь не в ту сторону. Этот путь ведет обратно на площадь.

– Знаю.

– Куда же ты тогда направляешься, маленькая Алиса?

– Я не Алиса, – возразила Элизабет, только на сей раз довольно рассеянно.

Она вслушивалась в напевный зов искрящейся пурпурной штучки. Возможно, это какая-то драгоценность? Только драгоценности так блестят.

И вот перед ней вытянулся проулок – безобидный на вид проход между двумя зданиями.

Появление человека с птичьим хвостом казалось теперь уже очень далеким, чем-то, что случилось давным-давно, с совсем другой девочкой по имени Элизабет.

Она смутно осознавала, что сейчас привлекает к себе внимание. Что на нее глазеют, замышляя и вожделея.

Но эти взгляды не волновали ее. Элизабет не собиралась опять попадаться в плен. Единственное, что заботило ее сердце и разум, – поиск сверкающей пурпурной драгоценности. Которая, в отличие от мужчины с птичьим хвостом, не могла от нее убежать.

Элизабет шагнула в проулок.

– Нет, не думаю, что ты должна это делать, – в голосе мышонка отчетливо звучала тревога. – Там нет ничего, с чем стоило бы связываться маленькой девочке.

Элизабет слышала слова мыши, но их смысл ускользал, палой листвой слетая на землю.

В переулке было прохладно и тенисто, но не так темно, как в туннеле. Элизабет видела и каждый кирпич в стене, и серовато-белую известь в щелях между этими кирпичами, скреплявшую их. Кроме нее, в проулке никого не было.

Значит, драгоценность достанет только ей, ей одной.

Шум улицы почти мгновенно затих, едва девочка двинулась к пурпурному предмету. Теперь он не просто пел ей – будь он человеком, он неистово махал бы рукой, подзывая ее. Он посылал сигналы, расшифровать которые могла лишь Элизабет.

«Никто не слышит его, кроме меня. И никто, кроме меня, не знает о нем».

Но мышонок тут же опроверг это утверждение, заявив:

– Держись подальше от этой штуки, Элизабет Вайолет Харгривс.

Имена обладают силой, особенно когда тебе всего девять лет. Когда Элизабет слышала, как кто-то произносит ее полное имя, да еще таким властным тоном, все внутри нее обрывалось, ведь это обычно означало, что она сделала что-то не так и взрослые обнаружили ее проступок.

Вот и сейчас мышка перечислила все ее имена и фамилию, и это заставило Элизабет остановиться, как не смогло бы заставить ничто другое, и тем самым разрушило чары зовущей песни.

Элизабет очень, очень рассердилась и, заговорив с мышкой, не могла скрыть своего гнева:

– И что же об этом знаешь, а, маленькая мышь?

– Я знаю куда больше, чем ты думаешь, маленькая девочка, – ответил