– Ладно, – сказал Юрковский. – З-заряжай.

– Стоит ли? – сказал Дауге. – Батиметр отказал. Синхронизация будет нарушена.

– Д-давай попробуем, – сказал Юрковский. – З-заряжай.

Он оглянулся на Моллара. Моллар тихонько раскачивался под потолком, грустно улыбаясь.

– Стащи его, Григорий, – сказал Юрковский.

Дауге привстал, схватил Моллара за ногу и стащил вниз.

– Шарль, – сказал он терпеливо. – Не делайте порывистых движений. Зацепитесь носками вот здесь и держитесь.

Моллар тяжко вздохнул и откатил крышку казенника. Пустая обойма выплыла из зарядной камеры, стукнула его в грудь и медленно полетела к Юрковскому. Юрковский увернулся.

– О, опьять! – сказал Моллар виновато. – Простите, Володья. О, этот невесомость!

– З-заряжай, заряжай, – сказал Юрковский.

– Солнце, – сказал вдруг Дауге.

Юрковский припал к перископу. В оранжевом тумане на несколько секунд появился смутный красноватый диск.

– Это последний раз, – сказал Дауге, кашлянув.

– Ви уже три раза говорили «последний раз», – сказал Моллар, накатывая крышку. Он нагнулся, проверяя замок. – Прощай, Солнце, как говорилль капитан Немо. Но получилось, что не последний раз. Я готов, Вольдемар.

– И я готов, – сказал Дауге. – Может быть, все-таки кончим?

В обсерваторный отсек, лязгая по полу магнитными подковами, вошел Быков.

– Кончайте работу, – сказал он угрюмо.

– П-поч-чему? – спросил Юрковский, обернувшись.

– Большое давление за бортом. Еще полчаса, и ваши бомбы будут рваться в этом отсеке.

– З-залп, – торопливо сказал Юрковский.

Дауге поколебался немного, но все-таки нажал на спуск. Быков дослушал «ду-ду-ду» в казеннике и сказал:

– И хватит. Задраить все тестерные пазы. Эту штуку, – он показал на казенник, – заклинить. И как следует.

– А п-перископ-пические н-наблюдения в-вести нам еще разрешается? – спросил Юрковский.

– Перископические разрешается, – сказал Быков. – Забавляйтесь.

Он повернулся и вышел. Дауге сказал:

– Ну вот, так и знал. Ни черта не получилось. Синхронизации нет.

Он выключил приборы и стал вытаскивать катушку из диктофона.

– Иог-ганыч, – сказал Юрковский. – П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?

– Не знаю, – сказал Дауге и посмотрел на него. – С чего ты взял?

– У н-него т-такая особенная морда, – сказал Юрковский. – Я его з-знаю.

Некоторое время все молчали, только глубоко вздыхал Моллар, которого подташнивало. Потом Дауге сказал:

– Я хочу есть. Где суп, Шарль? Вы разлили суп, мы голодны. А кто сегодня дежурный, Шарль?

– Я, – сказал Шарль. При мысли о еде его затошнило сильнее. Но он сказал: – Я пойду и приготовлю новый суп.

– Солнце! – сказал Юрковский.

Дауге прижался подбитым глазом к окуляру видоискателя.

– Вот видите, – сказал Моллар. – Опьять Солнце.

– Это не Солнце, – сказал Дауге.

– Д-да, – сказал Юрковский. – Это, п-пожалуй, н-не Солнце.

Далекий клубок света в светло-коричневой мгле бледнел, разбухая, расплылся серыми пятнами и исчез. Юрковский смотрел, стиснув зубы так, что трещало в висках. «Прощай, Солнце, – подумал он. – Прощай, Солнце».

– Я есть хочу, – сердито сказал Дауге. – Пойдемте на камбуз, Шарль.

Он ловко оттолкнулся от стены, подплыл к двери и раскрыл ее. Моллар тоже оттолкнулся и ударился головой о карниз. Дауге поймал его за руку с растопыренными пальцами и вытащил в коридор. Юрковский слышал, как Иоганыч спросил: «Ну, как жизнь, хорошё-о?» Моллар ответил: «Хорошё-о, но очень неудобно». – «Ничего, – сказал Дауге бодрым голосом. – Скоро привыкнете».

«Ничего, – подумал Юрковский, – скоро все кончится». Он заглянул в перископ. Было видно, как вверху, откуда падал планетолет, сгущается коричневый туман, но снизу, из непостижимых глубин, из бездонных глубин водородной пропасти, брезжил странный розовый свет. Тогда Юрковский закрыл глаза. «Жить, – подумал он. – Жить долго. Жить вечно». Он вцепился обеими руками в волосы. Оглохнуть, ослепнуть, онеметь, только жить. Только чувствовать на коже солнце и ветер, а рядом – друга. Боль, бессилие, жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть как сейчас, но всегда. Вдруг он услышал, что громко сопит, и очнулся. Ощущение непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так уже бывало с ним – двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде, и в позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто жить, желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок. Но это проходит. Это надо перетерпеть, как боль. И сразу о чем-нибудь позаботиться. Лешка приказал задраить тестерные пазы. Он отнял руки от лица, раскрыл глаза и увидел, что сидит на полу. Падение «Тахмасиба» тормозилось, вещи обретали вес.

Юрковский потянулся к маленькому пульту и задраил тестерные пазы – амбразуры в прочной оболочке жилой гондолы, в которые вставляются рецепторы приборов. Затем он тщательно заклинил казенник бомбосбрасывателя, собрал разбросанные обоймы от бомбозондов и аккуратно сложил их в стеллаж. Он заглянул в перископ, и ему показалось – да так оно, наверное, и было на самом деле, – что тьма вверху стала гуще, а розовое сияние внизу сильнее. Он подумал, что на такую глубину в Юпитер не проникал еще ни один человек, разве что Сережа Петрушевский, светлая ему память, но и он скорее всего взорвался раньше. У него тоже был расколот отражатель.

Он вышел в коридор и направился в кают-компанию, заглядывая по пути во все каюты. «Тахмасиб» еще падал, хотя с каждой минутой все медленнее, и Юрковский шел на цыпочках, словно под водой, балансируя руками и время от времени делая непроизвольные прыжки.

В пустынном коридоре вдруг разнесся приглушенный вопль Моллара, похожий на воинственный клич: «Как жизьнь, Грегуар, хорошё-о?» Видимо, Дауге удалось привести радиооптика в обычное настроение. Ответа Грегуара Юрковский не расслышал. «Хорошё-о», – пробормотал он и не заметил, что не заикается. Все-таки хорошо.

Он заглянул в каюту Михаила Антоновича. В каюте было темно и стоял странный пряный запах. Юрковский вошел и включил свет. Посреди каюты валялся развороченный чемодан. Никогда еще Юрковский не видел чемодана в таком состоянии. Так чемодан мог бы выглядеть, если бы в нем лопнул бомбозонд. Матовый потолок и стены каюты были заляпаны коричневыми, скользкими на вид кляксами. От клякс исходил вкусный пряный аромат. «Мидии со специями», – сразу определил Юрковский. Он очень любил мидии со специями, но они, к сожалению, были напрочь исключены из рациона межпланетников. Он оглянулся и увидел над самой дверью блестящее черное пятно – метеоритная пробоина. Все отсеки жилой гондолы были герметическими. При попадании метеорита подача воздуха в них автоматически перекрывалась до тех пор, пока смолопласт – вязкая и прочная прокладка корпуса – не затягивал пробоину. На это требуется всего одна, максимум две секунды, но за это время давление в отсеке может сильно упасть. Это не очень опасно для человека, но смертельно для контрабандных консервов. Консервы просто взрываются. Особенно пряные консервы. «Контрабанда, – подумал Юрковский. – Старый чревоугодник. Ну, будет тебе от капитана. Быков не выносит контрабанды».