И вдруг налетает ледяной ветер, набрасывается с яростью на листву. Я вижу, как бегут по тростниковым плантациям волны. Вихрь обволакивает меня со всех сторон, бьет с такой силой, что мне приходится присесть на корточки, чтобы меня не сдуло с утеса. У Черной реки — та же картина: прямо на меня несется огромная темная завеса, скрывая под собой море и землю. И тут я понимаю, что пора бежать отсюда, бежать как можно быстрее. Это не просто дождь, это буря, ураган, вроде того, что бушевал в феврале два дня и две ночи. Только вот эта тишина… Такого я еще никогда не слышал. Однако я не двигаюсь с места. Мне не оторвать глаз от серой завесы, что с бешеной скоростью надвигается на долину, глотая холмы, поля, деревья. Вот она покрыла рифы. Вот скрылись из глаз Крепостная гора и Три Сосца. Темная туча прошла над ними и будто стерла с лица земли. Сейчас она спускается по склону гор к Тамарену и Буканской впадине. И тут я вспоминаю о Лоре, о Мам: они ведь одни дома. Тревога заставляет меня оторваться от созерцания надвигающейся бури. Я соскакиваю с камня и бегу вниз по склону Звезды, прямо через заросли, раздирая колючками в кровь лицо и ноги. Я мчусь так, словно за мной гонится свора бешеных псов, словно я олень, сбежавший из «заказника». Не разбирая дороги, я бегу кратчайшим путем, по руслу засохшего потока спускаюсь на восток и в одно мгновение оказываюсь в Паноне.

И тут — удар ветра, и на меня обрушивается стена дождя. Никогда я не переживал ничего подобного. Вода заливает меня, струится по лицу, льется в рот, в ноздри. Я задыхаюсь, я ничего не вижу, я шатаюсь на ветру. Но самое страшное — этот шум. Низкий, тяжелый грохот словно идет из глубин земли, и мне кажется, что вокруг рушатся горы. Я поворачиваюсь спиной к ветру и пробираюсь на четвереньках среди кустов. Обломанные ветви рассекают воздух, свистят будто стрелы. Скорчившись у подножия большого дерева, я застываю, прикрыв руками голову. Первый порыв стих, дождь хлещет потоками, но я хотя бы могу подняться на ноги, вздохнуть, оглядеться. Кусты по берегу оврага измяты, словно истоптаны. Неподалеку валяется большое дерево, вроде того, под которым я только что укрылся, оно вырвано с корнями, на них еще держатся комья красной земли. Я снова иду, иду куда глаза глядят и вдруг, в секунду затишья, вижу горку Сен-Мартен и развалины старой сахароварни. Думать нечего: там-то я и укроюсь.

Я знаю эти развалины. Я часто видел их, когда мы с Дени проходили по здешним пустошам. Он ни разу не захотел подойти к ним, говорил, что там живет Муна Муна и бьют «барабаны дьявола». Пройдя меж старых стен, я забиваюсь в уголок под сохранившимся куском крыши. Промокшая одежда липнет к телу, меня трясет от холода и страха. Я слышу, как по долине проносится новый шквал. Шум стоит такой, будто какой-то гигантский зверь валится на деревья, давит своим весом ветви, ломает, как прутики, вековые стволы. Потоки воды несутся по земле, окружают развалины, водопадами срываются в овраг. Повсюду образуются ручьи, словно из-под земли забили сразу тысячи источников. Вода льется, растекается, бурлит, петляет. Небо и земля исчезли, их нет, ничего нет — только эта жижа, этот ветер и уносимые ими деревья и красная грязь. Я смотрю вперед в надежде разглядеть сквозь водяную стену небо. Где я? Может, развалины Панона — это единственное, что осталось на земле? Может, потоп погубил всех и вся? Я рад бы молиться, но у меня стучат зубы, да мне и слов-то никаких не вспомнить. Помню только историю Всемирного потопа, из большой красной книги, которую читала Мам: тогда вода обрушилась на землю и покрыла все-все, даже горы, а Ной, чтобы спастись, построил корабль — ковчег — и взял на него с собой «каждой твари по паре». А я? Как мне построить такой корабль? Если бы со мной был Дени, он бы, наверно, сумел смастерить пирогу или просто плот из бревен. И за что Бог снова наказывает землю? За то, что люди стали черствыми, как говорит отец, и живут за счет нищеты работников с плантаций? И тут мне снова пришла мысль о Лоре и Мам: они ведь там совсем одни в покинутом всеми доме, и тревога стиснула мне горло с такой силой, что стало тяжело дышать. Что там с ними? Как они? Может быть, эта водяная стена, этот яростный ветер поглотили, унесли их? Я представляю себе Лору — как она барахтается в потоке грязи, пытается уцепиться за ветви, но ее неуклонно несет к оврагу. Забыв об урагане и расстоянии, которое отделяет меня от нее, я вскакиваю на ноги и кричу: «Лора!.. Лора!»

Но я понимаю, что это бесполезно: рев ветра и воды заглушает мой голос. Тогда я снова сажусь у стенки и закрываю лицо руками, и льющаяся мне на голову вода смешивается с моими слезами; я в отчаянии, я чувствую, как проваливаюсь в черную пустоту, и ничего не могу поделать, и я падаю, падаю сквозь раскисшую, жидкую землю, сидя на корточках посреди развалин.

Долго сижу я вот так, не двигаясь, а небо надо мной меняется, и стены воды накатывают, словно морские валы. Наконец дождь немного стихает, слабеет ветер. Я встаю и иду, в ушах моих все еще стоит прекратившийся грохот. На севере сквозь образовавшуюся в небе прореху проступают очертания Крепостной горы и Трех Сосцов. Никогда еще они не казались мне столь прекрасными. Сердце мое радостно колотится, как при встрече со старыми друзьями, которых я считал безвозвратно потерянными. Темно-синие посреди серых туч, горы кажутся ненастоящими. Небо вокруг них неподвижно, оно словно сползло в ложбину Тамарена, откуда постепенно поднимаются другие скалы, другие холмы. Я поворачиваюсь вокруг себя и вижу, как из моря туч встают островки соседних холмов: Башня Тамарен, Красноземельная гора, Бриз-Фер, Морн-Сек. И вдали, в невероятном солнечном сиянии — Большой Морн.

Все это так прекрасно, что я застываю в восхищении. Какое-то время я созерцаю этот израненный пейзаж с повисшими на нем лохмотьями туч. В стороне Трех Сосцов, может у Каскадов, изогнулась потрясающая радуга. Вот бы Лора была сейчас рядом и могла видеть все это вместе со мной! Она говорит, что радуги — дороги дождей. Радуга, огромная, мощная, упирается на западе в подножие гор и кончается где-то за их вершинами, у Флореаля или Феникса. По небу все еще катятся жирные тучи. Но вдруг в просвете между ними я вижу прямо над собой чистое, ослепительной голубизны небо. Время будто бы повернуло вспять. Еще мгновение назад свет померк, на землю опустился вечер — бесконечный, темный, ведущий в небытие. И вот уже снова полдень, солнце стоит в зените и греет мне руки и лицо.

Я бегу по мокрой траве, спускаюсь с холма в долину Букана. Земля повсюду затоплена, вышедшие из берегов ручьи бурлят желто-красной водой, по дороге то и дело попадаются сломанные деревья. Все кончилось, все прошло, думаю я, радуга затем и появилась, чтобы скрепить собой Божий мир.

Я подбегаю к нашему дому, и силы оставляют меня. И сад, и дом целы и невредимы. Только аллеи усыпаны сбитыми листьями и сломанными ветками, да грязные лужи повсюду. Солнце заливает голубую крышу, листву деревьев, и все вокруг кажется обновленным, помолодевшим.

Лора на веранде. Увидев меня, она бросается вперед с криком: «Алексис!» и прижимается ко мне всем телом. Мам тоже тут, стоит у двери — бледная, встревоженная. Напрасно я кричу ей: «Все кончилось, Мам, потопа не будет!» — она по-прежнему не улыбается. Только тогда я вспоминаю об отце, который уехал в город, и мне становится нехорошо. «Но ведь он сейчас приедет? Он вернется?» Мам сжимает мне руку и хрипло говорит: «Конечно, он вернется…» Но ей не удается скрыть тревогу, и я снова повторяю, изо всех сил стискивая ее ладонь: «Все кончилось, бояться больше нечего».