В общем, если сравнивать социал-демократов и неолибералов, то первые с большей вероятностью будут чутко воспринимать экстерналии и постараются что-то с ними сделать. Например, забегая немного вперед, замечу, что в главе IV будет обсуждаться вопрос о том, что следствием интенсификации воздействий рыночных сил становится утрата трудящимися уверенности в своем благополучном будущем. Флуктуации спроса и предложения обусловливают рост неопределенности в отношении целого комплекса важнейших для людей факторов – уровня доходов, способности сохранить свое рабочее место и условий труда. Неуверенность влечет за собой трудности в управлении личной жизнью, ведущие к повышенной тревожности и даже дистрессу (отрицательная форма стресса). Является ли это побочным продуктом хозяйственной деятельности? Кто знает. Очевидно лишь, что данный фактор не учитывается в калькуляциях издержек фирм. На первый взгляд мы имеем дело с внешним эффектом. Но если такого рода проблемы ограничиваются отдельными фирмами, неэффективно управляющими своей хозяйственной деятельностью, то данная экстерналия исчезает, так как в каждом отдельном случае рабочие имеют возможность уволиться и перейти на работу в другие, лучше управляемые предприятия. Однако в том случае, когда неуверенность в будущем носит экзогенный характер и воздействует на сектор или экономику в целом, имеет место реальный внешний эффект. Неолибералы отказываются признавать, что такого рода проблемы не могут быть разрешены без ослабления способности фирм справляться с торговыми колебаниями. Они могли бы согласиться с неким минимальным уровнем пособия по безработице в сочетании с сильными отрицательными стимулами для временно незанятых к переходу на любую другую доступную работу, независимо от того, насколько низкую заработную плату им предлагают и насколько плохи условия труда. Социал-демократы, вероятно, увидели бы необходимость в осуществлении целого комплекса мер: пособия по безработице, выходные пособия при увольнении, защита от сокращений и переобучение.

Все эти дискуссии дают нам четкое представление о позиции социал-демократов. Социал-демократы готовы проанализировать рыночные решения, которые позволили бы смягчить рыночные несоответствия, но их души всегда терзают сомнения двух видов:

• Поскольку в хозяйстве, основанном на частной собственности, рынки непосредственно зависят от владения собственностью, которая распределена в высшей степени неравномерно, не приведут ли рыночные решения к еще большему дисбалансу власти между небольшой группой богатых частных собственников и остальным населением?

• Учитывая, что наша способность использовать рынки зависит от наших дохода и богатства, рынки всегда будут продуцировать неравенство в распределении товаров и услуг, определяющих уровень жизни и возможности. Насколько приемлемо такое неравенство?

Источником этих тревог является ведущая роль социал-демократии как политического движения, представляющего более низкую часть населения в общественном распределении дохода и богатства. Да, прежде всего материальная основа, а не выбор в пользу коллективного перед частным, который должен мотивировать критику рынков. Довольно часто возникающее ощущение, что противостояние между социал-демократией и неолиберализмом вызвано последним предпочтением, проистекает из неправильного понимания не столько социальной демократии, сколько свободного рынка, получившего наиболее широкое распространение среди самих неолибералов. Начиная с XVII столетия и до наших дней абсолютно все теории рынка представляют этот институт как средство координации человеческих действий с целью максимизации всеобщей выгоды. Предполагается, что именно рынок обеспечивает такой результат, поскольку благодаря ему отдельные люди способны достигать собственных целей только посредством максимизации общего интереса. Теория рынка отнюдь не противопоставляет отдельного человека коллективу, но пытается предоставить первому возможность достигать своих целей без ущерба для второго. Теория свободного рынка, как и социальная демократия, ориентирована на коллективные интересы. При этом демократия выглядит более коллективистской, так как не скрывает скептицизма по поводу способности рынков самостоятельно преследовать эти интересы в первую очередь с учетом трудностей, возникающих в процессе поиска рыночных решений проблем общественных благ. В то же время скептики должны быть всегда готовы признать, что в некоторых случаях повышение эффективности рынков может быть наилучшим решением проблемы.

В данном контексте история социал-демократии представляет удивительный парадокс. До начала Нового времени трудящееся население, независимо от того, идет ли речь о крестьянах или промышленных рабочих, рассматривалось как «частные классы». Они не играли никакой роли в общественных институтах, таких как суды, государство, муниципалитеты или городские гильдии, первейшей заботой которых была коллективная деятельность общества. Эта идея дожила до наших дней в идее о «частном» (private), т. е. «рядовом», как о низшем армейском ранге, о частном солдате, едва ли не полностью лишенном «общественных» прав и обязанностей. Под исключительно «частным», «отдельным» человеком понимается неполноценный, лишенный чего-то индивид; это «малоимущие», испытывающие «лишения» люди. В отличие от них, аристократы, а затем и крупная буржуазия принимали на себя ответственность (скорее, требовали почета и уважения, которых они якобы заслуживают, поскольку взяли на себя ответственность) за наличие людей, пекущихся не только о себе, но и об общем благе. Для консервативного английского философа XVIII столетия Эдмунда Берка залогом сохранения конституции и общества стало «долгожительство» в палате лордов членов самых благородных семейств. Ничего подобного. На самом деле общественное пространство, каким мы его знаем, с его школами, водопроводом и канализацией, больницами и многими другими общественными институтами, начало развиваться только после того, как входившие в «частный», низший класс люди дали знать о своем присутствии политическим режимам. В конце концов в борьбу за эти блага включились многие политические движения, но они были и остаются «фирменным знаком» социал-демократии. Когда в XVII–XVIII вв. аристократия осознала потенциал инженеров-гидротехников, она использовала их способности для строительства фонтанов и прудов в своих поместьях; знать даже не задумывалась о возможности организации общественных поставок питьевой воды для страдавшего от тифа и холеры городского населения. Только «частные классы» с их якобы слишком узкими интересами (объяснение отсутствия у них гражданских прав) и рожденные ими политические движения стали блюстителями коллективных целей. Парадоксальная ситуация возникла потому, что частные ресурсы трудящихся были предельно малы. Следовательно, там, где богатые люди могли ограничиться частным предоставлением разнообразных благ (парки, медицинская помощь, образование, безопасность), рабочие и крестьяне могли полагаться только на коллективные действия. Несмотря на то что в результате распространения рынков возможность выбора между общественным и частным предоставлением услуг становилась все более доступной для все более широких слоев населения, социал-демократы хранили память об обсуждавшихся выше вопросах относительно распределения.

Казалось бы, социал-демократия выступает за рыночную экономику, одна «рука» которой «заведена за спину» (такого рода утверждения раздаются снова и снова). Опасения относительно проблем распределения означают, что ее приверженцы всегда будут скептически относиться к рыночным решениям, даже если они являются наиболее эффективными. Свободные от подобных запретов неолибералы будут всегда выступать за наиболее эффективные решения, которые в конечном счете окажутся выгодными для всех. Этот довод был закреплен в таких высказываниях, как «лучше кусочек большого пирога поменьше, чем большой кусок маленького», «вздымающаяся волна поднимает все лодки», или в идее «просачивания вниз».