Торговец невольниками багровеет от злости, замечая хлеб, валяющийся у ног раба.

– Эй, почтенный, заплати, а? Твой раб – твоя собственность. Он нанёс мне урон!.. – голосит торговец лепёшками.

– Шелудивая псина, – взбешено ревёт хозяин раба, поднимая в воздух плеть.

А воришка как ни в чём не бывало стоит рядом, наблюдая за происходящим. Мерзкий обманщик! Плеть со свистом рассекает воздух и опускается на оголённую грудь раба. От сильного удара лопается кожа, и в воздух взлетают кровавые брызги. Наказание кажется мне жутко несправедливым. И сколько бы раз Диокле́с ни втолковывал мне, что сначала нужно думать, а потом делать, в этот раз мои действия оказываются быстрее мыслей.

Я с возмущённым криком бросаюсь наперерез, замечая лишь, что занесённая плеть опускается слишком быстро. И, что главное, опускается она уже на меня. Внезапно сильные руки обхватывают и разворачивают меня, закрывая собой, но резкая боль всё же обжигает щёку. Он мгновенная и сильная. Кажется, что у меня разом отсекли половину лица и солёные слёзы, хлынувшие следом, заставляют рану гореть ещё сильнее.

Запоздало до ушей доносится крик и торговца с плетью в руке теснят мои охранники, и, расталкивая зевак во все стороны, ко мне спешит Диокле́с. Раб всё ещё удерживает меня в кольце своих рук. Вокруг звучат крики и ругань, истошно вопит торговец лепёшек, ему вторит возмущённый глас хозяина раба. Но все звуки смолкают, едва слышится рёв медной трубы, возвещающей о приближении Правителя.

– Что за неразбериха?

Отец? Это на самом деле он?

– Диокле́с, почему моя дочь находится в руках раба, а её лицо заливает кровью?

Старый учитель кланяется глубоко, произнося слова оправдания. Но многое ему неизвестно – ведь он опоздал. Часть событий описывают стражники, повесив головы в ожидании неминуемого наказания. А основную часть рассказывают, перебивая друг друга, торговцы, виня во всём раба, что, по их словам, вор.

– Он не крал хлеб! Вон там стоит настоящий воришка!

Мой палец утыкается в тщедушного мужчину, стащившего хлеб с прилавка.

– У него за пазухой спрятана лепёшка. И когда торговец заметил, что у него пропал товар, вор выкинул вторую лепёшку под ноги рабу.

– Это мой хлеб, – торопливо произносит вор, – я его купил!

– Купил и спрятал за пазухой? – мой голос звучит как писк комара, но разносится далеко в тишине.

Воришку в два счёта обыскивают и находят припрятанное.

– Увести его, – велит отец, – накажите его как вора, лжеца и клеветника. Трижды.

Голос отца холоден, но ещё холоднее блеск его глаз, направленный на меня. Раб уже разжал объятия, но я всё ещё стою возле него.

– Подойди ко мне, Артемия.

Сильные пальцы обхватывают меня за подбородок.

– Твоё лицо опухло и обезображено. Потребуются немалые усилия, чтобы залечить это.

Отец переводит взгляд на хозяина раба:

– Знаешь, какое наказание уготовано тому, кто поднял руку на семью правителя?

Торговец побледнел и упал на колени, касаясь лбом пыльной земли, моля о пощаде.

– Он же не нарочно, отец!

– Вот как? И кто же, по-твоему, виноват во всём этом?

– Воришка. Если бы не он…

– Если бы не он, если бы не учитель, халатно отнёсшийся к вверенной ему ученице, если бы стража не упустила тебя из виду… Слишком много если. Но не кажется ли тебе, Артемия, что среди них не хватает ещё одного?

– Если бы я не влезла под плеть хозяина раба, – наконец, признаю я, зная, чего ожидает отец. Слова звучат чуть иначе – кажется, что одна сторона лица онемела или её вовсе не существует, хотя по щеке на платье тонкой струйкой стекает кровь.

– Пощадите, я готов искупить свою вину… – всё ещё бормочет торговец, – возьмите всё, что у меня есть.

Он трясёт кошелём и толкает вперёд раба, загораживаясь им от гнева отца.

– «Бессмертный»? – хмыкает отец, определяя каким-то образом, кто стоит перед ним, – я вынесу решение чуть позже. А сейчас я желаю отправить свою дочь в руки лекарей. Немедленно.

Во дворце вокруг меня сразу начинают крутиться лучшие лекари. Я лишь мельком взглянула в зеркало и ужаснулась: левая половина лица безобразно опухла, а удар плети рассёк кожу полумесяцем на скуле.

– Теперь я точно останусь уродиной до конца своих дней.

– Ложись и не двигайся, – велит мне лекарь и касается тонкими прохладными пальцами щеки. Я шиплю от боли. Он, не обращая внимания, на мои всхлипы, отирает кожу влажной тканью и только потом накладывает на кожу пряно пахнущую кашицу из толчёных листьев.

– Горит ещё сильнее, – жалуюсь я.

– Это ненадолго. Совсем скоро перестанешь чувствовать боль и опухоль спадёт. Потом я зашью края раны. А теперь лежи без движения.

Лучше бы не говорил ничего, сразу становится страшно: я боюсь боли. Но лекарь не солгал. Совсем скоро боль начинает утихать. Усталость берёт своё – я засыпаю. А проснувшись, обнаруживаю, что лекарь сделал свою работу, пока я спала. Спала так крепко, что ничего не почувствовала. В отражении зеркала видны только крошечные аккуратные стежки и краснота вокруг них. Даже опухоль спала почти полностью.

Отец выносит решение на следующий день. Робея, я предстаю перед ним, гадая, какое наказание он придумает для меня. На невольничем рынке я ослушалась и самовольно улизнула, в то время как нужно было только стоять и глазеть по сторонам. В малом зале почти никого нет из посторонних. Слуги и рабы – не в счёт. Решение отца повергает меня в изумление и негодование: двух стражников, что должны были прислуживать мне, казнили. Чтобы они, перейдя на службу к кому-то другому, не могли растрепать языками дворцовые тайны. Старый учитель в наказание был бит палками и отослан на родину, в далёкий городок.

– Что касается тебя, Артемия, ты уже и без того наказана. Плетью. Впредь тебе в голову не придёт ослушаться учителя. Место Диокле́са займёт другой. Он будет продолжать твоё обучение. И только. Так называемые уроки примеров из жизни я беру на себя. Тебе всё ясно?

– Это несправедливое решение! Диоклес…

– Прежде чем пытаться оспорить моё решение, взвесь всё как следует. И ещё… Раб, выйди вперёд.

Я и не заметила, что тот раб с невольничего рынка тоже находится здесь.

– «Бессмертные» высоко ценятся. Я надеюсь, что и в тебе найдётся нечто достойное. Твой хозяин подарил тебя в качестве извинения за причинённый вреди моей дочери. Готов ли ты служить, как то обещают ваши клятвы? Или мне стоит вернуть тебя твоему хозяину, как неугодный мне подарок?

Вместо ответа раб прикладывает руку к сердцу.

– Нет, – останавливает его отец, – не мне. Ей.