Я спрашиваю:

– Это хозяйка заставила тебя зарывать?

– Нет, – отвечает Костик. – Это я сам. Она и не видела ничего.

И просит:

– Не надо, чтоб она видела. Ты тише говори, ещё услышит…

После завтрака мы решили пойти погулять.

Анна Ивановна велела нам без старших не купаться.

Об этом она могла бы и не говорить. Во-первых, дома мы занимались в бассейне. Я – год, а Костя – целых два года. И про то, что в воду можно только под присмотром, нам все уши пожужжали.

А во-вторых, мы не собирались залезать в их грязный пруд. Потерпим до города, а там можно будет на пляж сходить.

Мы закивали:

– Не, мы не будем!

Она говорит:

– И не ходите далеко.

Мы обещаем:

– Не пойдём!

Она поглядела на нас в сомнении и говорит:

– Отправлю-ка я с вами Пальму! И мне спокойней, что вы с провожатым, и Пальме радость. А то сидит на привязи – забыла, когда бегала…

Но если Пальма и забыла, то теперь сразу вспомнила, как бегают. Она так и летала мимо нас вперёд-назад по улице. То скроется далеко впереди в облаке пыли, то уже мчится нам навстречу, громко дыша. Налетает на тебя со всей скорости, ты так и садишься в пыль. А она тычется в тебя, пасть открывает. Ты жмуришься от страха – и чувствуешь, как Пальма тебя вылизывает. А ты барахтаешься, поднимаешься кое-как, просишь: «Пусти!» – и вдруг видишь: нет её! Только что здесь была, а уже только облако на дороге.

Моргнёшь – а Пальма навстречу по улице бежит, снова издалека к тебе.

Улица была длинная, прямая – по такой только и бегать. Мы тоже немного пробежались, но с Пальмой нам было не тягаться.

Так мы – всё прямо, прямо – дошли до магазина.

У магазина на скамейке сидели несколько старушек. Они велели нам занимать очередь за ними: скоро свежий хлеб привезут. Но мы сказали, что нам только посмотреть, и вошли вовнутрь. А Пальма ещё побегать осталась.

В магазине стоял полумрак. Летали мухи. С потолка свисали жёлтые ленты, сплошь обклеенные мухами. Несколько мух сели мне на руки и коленки. Я согнала их, но они сразу же уселись снова. Так что всё время надо было подёргиваться, пока рассматриваешь, что там есть в магазине.

По левую сторону от входа громоздились консервы, мешки с крупой и бессчётное количество бутылок в ящиках и на стеллажах рядами. По правую сторону прямо на полу стояла коробка с мылом, рядом – деревянный ящик, полный гвоздей. В углу были горой навалены галоши. Висели ситцевые платья, стояли кастрюльки, чашки. На полке под потолком блестели стаканы и графинчики. И к этой самой верхней полке были пришпилены два белых банта, какие носят первоклассницы. Ну, знаете, такие – каждый размером с полголовы?

На всём этом хозяйстве была одна только продавщица. Худая и в очках (мы с Костей даже переглянулись: совсем как мы!).

Я хотела спросить чёрные шорты. Вечером мы бы зашли с мамой и купили. Но продавщица всё не замечала и не замечала нас. Она беседовала с какой-то женщиной, как будто никого, кроме них двоих, и не было. Женщина стояла навалившись на прилавок – крупная, целая гора, втиснутая в обрезанные джинсы и в майку.

От женщины-горы остро пахло потом. Голова её была обвязана платком.

Я стояла рядом и думала, как не идёт ей платок. Неужто она никогда в зеркало не смотрится?

– Спрятала бы ты эту красоту, пока её не засидели мухи, – между тем учила крупная женщина продавщицу. – А то обидно будет, если такие банты мухи засидят.

– Но тогда их никто и не увидит, – возражала худая продавщица. – Кто же их купит, если их не будет видно?

– А их и так никто не купит, – предсказывала крупная женщина. – Кому их покупать? Детей-то – считай нет! Мой, да ещё Шурик Малинин, да Серёга Ужов. Все мальчики. Катька Малинина – так та невеста уже, ей помаду покупать, а не банты. И всё. Дети-то в деревне не больно родятся. Вырастут наши – кто останется?

Тут продавщица не согласилась с ней:

– Как так – детей нет? А Макар? Макарка? Про крестника забыла?

И гостья в ответ ей расплылась, заулыбалась:

– Да, как же, Макар, Макарчик, да, крестник мой… Но ведь он мальчик, ему банты незачем!

И тут же пустилась рассказывать:

– Знаешь ведь, Настасья, как так вышло, что он Макарка? Это уж я племяшей умолила, Юрку с Галкой, чтоб если мальчик, то назвали бы Макаром. В память моего Макар Михалыча…

Женщина громко всхлипнула.

– Да мне рассказывали, Наталья, – поспешно сказала продавщица. – И Валька Петрова у меня была, и баб-Галя рассказывала, как ты к ним ходила…

Наталье, видно, не понравилось, что её перебивают. Она шумно вздохнула и сменила тему.

– А банты всё ж таки ты, Настя, убери. Испортишь ведь. Мухи засидят, не отстирается.

И стала возмущаться:

– Понавезут вечно, что не нужно! Девочек нет – а банты привезли. Нет чтоб сандалий привезти! У моего Лёньки сандаля порвалась. Он её ленточкой подвязывает. Видала, нет? Так ведь и ходит с ленточкой.

Настя предложила:

– А ты бы в Собакине сходила в магазин. Или в Кувакине. Там в универмаге обувной отдел…

Наталья махнула рукой:

– Без Лёньки-то не сходишь, обувь мерять надо. А Лёнька что ни день – с утра до ночи на работе. А бывает, там в хозяйстве у Михал Григорича и ночевать останутся, с Шуркой Малининым.

И тут же сообщила доверительно:

– Но и платит он хорошо, по совести, Михал Григорич…

Мы с Костей сами могли бы продолжить – рассказать, что неизвестному нам Лёне купили на заработанные деньги в прошлом году. Мы уже поняли, что это мама того мальчика, про которого Катя вчера так горячо говорила: «Он не мой, не мой!» – и голос у неё прерывался. Всё совпадало. И отца звали Макар Михалычем – а сейчас его больше нет. И… всё остальное.

Странное дело! В деревне что, положено всё подряд рассказывать – и друг про друга, и про самих себя?

Нам с Костей надоело ждать, и мы вышли из магазина. Никто так и не поинтересовался, что нам надо было.

Зато Пальма как нам обрадовалась! Она уже устала дожидаться и теперь прыгала, как олень, на длинных ногах. И я, увидев её, сама не заметила, как тоже стала прыгать и хлопать в ладоши. А Костя закричал, как кричат индейцы:

– У-ва-ва-ва-ву!

Когда кричишь громко и хлопаешь ладонью по губам, так получается. Это сигнал индейцев, папа нам показывал. В детстве они играли так, папа с друзьями…

Тут же за ближним забором показалась женщина. Вышла на сигнал.