Неудивительно, что «Дорога на Уиган-Пирс» возмутила многих его друзей и товарищей-социалистов. «Я подумала, что это действительно ужасная книга, – сказала Кей Икволл, одна из левацких друзей Оруэлла в то время. – Я полагала, что она опорочила всех социалистов; она выставила рабочий класс в самом гнусном свете»[179]. Ей особенно не понравилось то, как он изобразил шахтеров: «Шахтеры в те дни были очень политизированы; они были, в большей или меньшей степени, авангардом профсоюзного движения. Он же словно проигнорировал все позитивное, что происходило в политике, и сосредоточился на всех отталкивающих аспектах». Здесь слышится эхо критики, которой империалисты старой закалки встретили «Дни в Бирме».

Даже издатель, опубликовавший книгу, действовал вопреки своему желанию. Предисловие Виктора Голланца граничит с извинениями за то, что книга вышла в рамках его Левого книжного клуба. Он шокирован тем, что Оруэлл изобразил социалистов чудаковатыми сумасбродами. Он пытается интерпретировать ароматическую теорию классовых различий как откровенное признание раскаивающегося сноба из среднего класса. Он осуждает оруэлловскую «странную невежливость, с которой тот называет русских комиссаров “полуграммофонами – полугангстерами”»[180], и наконец отбивает идеологическую чечетку, которую Оруэлл будет высмеивать на протяжении всей дальнейшей карьеры: «У Левого книжного клуба “нет политики”… было бы даже неверным сказать, что Народный фронт является “политикой” Левого книжного клуба… Иными словами, Народный фронт – это не “политика” Левого книжного клуба, а само существование Левого книжного клуба тяготеет к Народному фронту»[181]. Непонятно, что все это значит, – возможно, ничего.

В конечном счете в «Дороге на Уиган-Пирс» при всей ее неоднородности и противоречиях виден писатель, движущийся вперед, но пока еще несколько сбиваясь с темпа. Лучшее в этой книге то, что, написав ее, Оруэлл завершил учебу и нашел свои истинные способности и настоящую тему. Его литературным методом было открывать и излагать факты. Его ви́дение заключалось в том, что обладающий властью почти всегда попытается исказить правду.

Оруэлл не мог этого знать, но тогда, в конце 1930-х гг., он стоял на пороге величия. Он стал особенно восприимчив к расхождениям между теорией и реальностью, между тем, какими люди пытаются казаться, и тем, какие они на самом деле. Он был готов и даже стремился принять неудобную и непопулярную правду. Этот образ мысли прекрасно подготовил Оруэлла к тому, чтобы писать о смертельном столкновении идеологии и реальности, сначала на национальном уровне, на гражданской войне в Испании, затем в глобальном масштабе Второй мировой войны[182].

Оруэлл и Эйлин О’Шонесси поженились в июне 1936 г.[183], когда он превращал свои заметки о путешествии на север Англии в книгу. Они вдвоем отправились из своего коттеджа в церковь деревни Уоллингтон. После церемонии было празднование в пабе.

В браке Эйлин порой будет проявлять свой непокорный характер. Когда однажды утром за завтраком муж мимоходом обронил перед гостями, что «производители бекона» добились принятия государственных мер, делающих невозможным для фермеров засолку свинины, Эйлин оспорила его «голословное утверждение»[184]. Оруэлл упорно продолжал клясть санитарные нормы, не приводя никаких подтверждений сказанному. Эйлин заметила: «Подобное мог бы утверждать безответственный журналист». Она вникала в местную жизнь. Узнав, что в деревне есть неграмотный десятилетний мальчик, Эйлин научила его читать, чтобы он мог поступить в школу[185].

Через месяц после их свадьбы началась война в Испании между левым правительством и повстанцами – значительной частью испанской армии и флота, поддержанных фашистами, ультранационалистами и некоторыми католическими организациями[186]. Эта война сразу захватила внимание новобрачных. В декабре, едва закончив рукопись «Дороги на Уиган-Пирс» и передав ее издателю, Оруэлл заложил кое-какое фамильное серебро, чтобы покрыть путевые расходы, и устремился в Барселону. Эйлин последовала за ним через два месяца.

Оруэлл поехал в Испанию бороться с фашизмом, а в итоге был затравлен коммунистами. Это главный факт его участия в гражданской войне в Испании и ключевой факт всей его жизни. Но если бы пуля снайпера немного иначе прошла через его шею в мае 1937 г., он бы так и не написал свою первую великую книгу «Памяти Каталонии». И мир так и не получил бы великого писателя, к которому до сих пор приковано наше внимание.

Теперь каждый из наших героев готов вступить в период жизни, сделавший их людьми, о которых мы до сих пор размышляем, людьми, важными для понимания не только своего, но и нашего времени.

Десятилетие 1930-х гг. было ужасным во многих отношениях. Многим казалось, что близятся новые Темные века. Эти страхи начались с огромных экономических и социальных потрясений всемирной Великой депрессии. Долгая жестокая война, которая уничтожит десятки миллионов человек в 1940-е гг., началась в Азии и назревала в Европе. По словам поэта Стивена Спендера, возникало общее ощущение, что его поколение может увидеть «конец западной цивилизации»[187].

Многие люди, особенно молодые и активные, считали, что либеральная капиталистическая демократия достигла предела своих возможностей и терпит фиаско. Они видели только два варианта дальнейшего пути: фашизм или коммунизм, новые энергичные идеологии, продвигаемые Берлином, Римом и Москвой. Конец западного образа жизни и особенно смерть либеральной демократии были популярной темой культурной полемики, ежедневно обсуждались в газетах и частных дневниках[188]. Историк Арнольд Тойнби в начале 1930-х гг. отмечал распространение идеи, будто «западная система общественного устройства может сломаться и перестать работать». Он завершил это десятилетие в 1939 г. лекцией в Лондонской школе экономики, которая была посвящена гибели цивилизаций. В 1935 г. шекспировед А. Л. Роузе записал в дневнике, что «слишком поздно спасать любой либерализм, возможно, слишком поздно спасать социализм» (через 20 лет Роузе издаст восторженное описание истории семьи Черчилль). Луис Фишер, журналист, тогда симпатизировавший сталинизму, написал Беатрисе Вебб в 1936 г., что «вся система обанкротилась». В 1937 г. Гарольд Лассуэлл, ведущий американский политолог, опубликовал эссе, предсказывающее подъем «гарнизонного государства», в котором «специалист по насилию стоит у руля, а организованная экономическая и общественная жизнь систематически подчинена вооруженным силам»[189]. После Мюнхенского соглашения между британским премьер-министром Невиллом Чемберленом и Адольфом Гитлером в 1938 г. Вирджиния Вулф в письме сестре Ванессе Белл оплакивала «неизбежный конец цивилизации». Три года спустя она покончила с собой.