— Машину вел Торни, — быстро пояснила она. — Веро ничего не смог сделать.

— А, — успокоился мальчик. — Веро никогда не переехал бы собаку, правда?

Она пожалела, что упомянула об этом.

— Это был несчастный случай, Пепито. Надевай пижаму.

Когда Пепито, наконец, лег в постель и затих, она вернулась на террасу. Торни лежал на кушетке, слегка покачиваясь и слушая джаз. Как только она подошла, он встал и заговорщицки приложил палец к губам. Взяв Лючиту за руку, Торни отвел ее к парапету.

— Слушай, не входи внутрь. Ему только что сообщили плохую новость. Умерла его мать.

— Мать? — Она минуту помолчала. Потом, пытаясь отцепить его пальцы от своей руки, повернулась к нему и воскликнула: — Почему это я не должна входить? — Она вырвалась и пробежала немного, а затец прошла остаток пути до библиотечной двери шагом. Внутри было темно.

Веро лежал на кушетке, уставившись в потолок и заложив руки за голову. Войдя в комнату, она с трудом смогла его рассмотреть. Он повернулся к ней:

— Торни сказал?

— Да, я сочувствую тебе, Веро, глубоко сочувствую.

— Я просто зашел сюда на пару минут. Хотел побыть один.

— Знаю! — воскликнула она и вдруг неожиданно для себя села и, обняв его обеими руками за голову, поцеловала в лоб и щеки. Потом встала, не проронив больше ни слова, и пошла прочь.

— Вы с Торни ужинайте. Я перехвачу что-нибудь позже.

После этих слов она остановилась и обернулась.

— Ты не говорил, что он останется на ужин, — сказала она громким шепотом. — Почему он не может уйти?

Веро посмотрел на нее так, как ей не нравилось.

— Он болен. Разве ты не видишь? Ему нужно поесть и лечь спать. Он переночует сегодня в маленькой спальне.

— Почему он не может пойти домой? Здесь же недалеко.

— Потому что он понадобится мне здесь рано утром. Она шагнула ближе к кушетке.

— Я не буду с ним ужинать, — заявила она таким же громким шепотом.

Он вскочил, схватил ее запястье, и на миг она застыла.

— Нет, будешь, — он пристально посмотрел на нее. А еще проследишь за тем, чтоб он лег после этого спать. Господи, у меня все-таки мать умерла, неужели я так много требую?

Лючита зажмурила и тут же открыла глаза.

— Я не хотела спорить. Извини. Ложись. Я о нем позабочусь.

— Приходи опять сюда, когда он уснет. К тому времени я уже буду дома.

— Ты уходишь?

— В полицейский участок, на минутку.

— Бедный Веро, — сказала она, покачав головой.

Мануэль аккуратно накрыл в столовой на стол. Горели свечи, да еще поступал тусклый свет из-за бамбуковых зарослей, занимавших один конец комнаты. Пока ели суп, слышали, как ушел Веро. Лючита пала духом. «Бедный, бедный Веро», — думала она: сама мысль о любых контактах с полицией внушала ей страх. Она даже не поинтересовалась, зачем он им потребовался.

Хотя Торни слегка опьянел, он казался все таким же подавленным. С одной стороны, это было даже хорошо: меньше вероятности, что разговорится. Во всяком случае, она обязана как-нибудь пережить этот ужин. Когда он завершился, Лючита задумалась над тем, что Торни ни разу не обмолвился о собаке. Она надеялась, что отчасти — благодаря ей. Она хотела помочь Веро всем, чем можно: от сознания того, что она пошла даже на это, ей стало радостно.

Они встали у стола.

— Ну, спокойной ночи, — сказала она. — Я знаю, ты хочешь лечь спать. А мне нужно пойти взглянуть на Пепито.

Она не услышала ответа, но развернулась и прошла через кладовку в кухню. Когда вернулась с машинкой для скручивания сигарет, он же ушел в свою комнату.

На террасе все еще играл джаз. Она опустилась на матрас рядом с бассейном и, чтобы скоротать время, начала забивать грифы. Молодые лягушки, которых Веро запустил в меньший пруд на западной террасе, пробовали квакать, сдавались и пробовали снова.

Когда она приготовила пять гриф, захлопнулась библиотечная дверь.

— Веро?

Он вышел и остановился, глядя на нее сверху и засунув руки в карманы.

— Ну, хоть с этим покончено, — сказал он.

Она подвинулась и похлопала матрас рядом с собой: он сел.

— Подожди, — сказала она. Поднесла спичку к одной сигарете и протянула ему, затем прикурила вторую для себя и стала ждать, пока он заговорит. Текли минуты: играла музыка, и квакали лягушки. Докурив свою сигарету, она спросила:

— Чего хотела полиция?

Он вздохнул:

— Они вызывали меня из-за матери. Хотели, чтобы я пришел и на кое-что взглянул. Я должен был подписать один документ.

— Для чего?

— Она умерла здесь. Вот в чем дело.

— Здесь?! — Лючита широко открыла глаза. Она видела много фотографий грозной матушки Веро, и сама мысль о том, что она где-то поблизости, пусть даже и мертвая, наполняла Лючиту благоговейным ужасом. («Когда она действительно чем-то поражена, — мимоходом подумал он, — то становится еще смазливее». Он пожалел, что рассказал об этом сейчас, а не перед сном.)

— Ну, не прямо здесь. В Пуэрто-Фароль. Я ездил туда повидаться с ней.

Он подбросил окурок в воздухе: тот описал светящуюся дугу и скрылся за краем здания. «Когда-нибудь ты попадешь в кого-то, и будут неприятности», — много раз повторяла она ему. Оба немного помолчали. Затем Лючита начала взволнованно:

— Но почему ты сказал, что едешь на ранчо? Я знала, что ты — не в Сан-Фелипе. Зачем ты солгал мне?

Он помедлил.

— Я хотел сделать тебе сюрприз, — сказал он. — Встретиться с ней и привезти ее сюда.

«Снова врет», — подумала она. Он никогда бы не рассказал матери даже о ее существовании, не говоря уже о том, чтобы привести мать в квартиру, пока она здесь.

— Ты с ней не встретился?

— Нет, — безысходно ответил он.

Она выждала, а потом спросила:

— Но что случилось?

Он судорожно вытянулся, повернувшись к ней, и его лицо исказила гримаса мучительной боли.

— Боже мой! Случился пожар! В отеле! Они привезли ее золотое зеркальце и несколько драгоценностей. Я должен был их опознать. — Он немного помолчал, а потом медленно перевернулся на спину. — Мне сделали одолжение.

— Какое еще одолжение?

— Разрешили сделать это здесь. Иначе мне пришлось бы ехать аж в Пуэрто-Фароль.

— Понятно, — сказала она с мрачной улыбкой. — Потому что ты — это ты.

— Я ценю это одолжение, — защищаясь, произнес он.

— Да, ехать туда во второй раз было бы накладно. Он взглянул на нее.