— У меня есть еще один вопрос.

Трейс ухмыльнулся:

— Думаешь, я удивлен?

— Что за имя ты назвал тому мужчине сегодня днем?

— Это прозвище, которое пару лет назад я придумал себе в Италии. — Он шагнул вперед, но она встала у него на пути.

— Почему ты назвал ему именно это имя?

— Потому что хотел, чтобы тот, кто отдает приказы, знал, кто придет к нему. — Протиснувшись мимо нее, он бросил вещи в чемодан и застегнул его. — Пошли.

— И что оно означает?

Он подошел к двери и распахнул ее, а затем медленно обернулся. Его взгляд сделался пугающим и одновременно завораживающим.

— Кот. Просто кот.

Он всегда знал, что настанет день, когда ему придется вернуться в Штаты. Он часто думал об этом где-нибудь в джунглях, или в пустыне, или в грязном номере какого-нибудь захолустного мотеля в забытом богом городишке. Трейс представлял себе возвращение блудного сына под торжественную музыку духового оркестра. Так давала о себе знать его артистическая натура.

А порой он представлял, как снова тайно возвращается в страну, так же как когда-то сбежал из нее.

Он думал о сестрах. В особенно трудный момент своей жизни он вспоминал о них и так захотел увидеть, что даже забронировал билет на самолет. Но в последний момент отказался от этой затеи. Они стали взрослыми женщинами, каждая живет своей жизнью, и все же он ясно помнил тот момент, когда увидел их в первый раз. Три худющих младенца, рожденные в удивительной спешке, лежащие в инкубаторах за стеклянной стеной в роддоме.

Между ними существовала связь, что, как он считал, было естественно для тройняшек, и все же Трейс никогда не чувствовал себя изгоем. Они путешествовали вместе с самого рождения девочек, пока он не поднял руку, голосуя на шоссе на окраине городка Терре-Хот.

С тех пор он видел их лишь однажды, но не терял из виду. Точно так же, как не терял из виду и родителей.

У семейства О’Харли никогда не было большого процветания в бизнесе, о котором всегда мечтал отец, но их дела шли вполне сносно. Они были заняты в музыкальных представлениях в среднем тридцать недель в году. Их можно было считать вполне платежеспособными. И конечно же это заслуга исключительно его матери, которая всегда умела из пяти долларов выжать десять.

Это мама, он в этом не сомневался, двенадцать лет назад тайком запихнула в карман его чемодана разменянную на десятки и пятерки сотню долларов. Она знала, что он уезжает. Она не плакала, не читала наставлений, не умоляла остаться, но сделала, что смогла, чтобы хоть немного облегчить ему жизнь. И в этом была она вся.

Но отец… Трейс закрыл глаза, когда самолет слегка задрожал, проскользнув в зону турбулентности. Отец ни за что его не простит. И дело вовсе не в том, что сын уехал, не попрощавшись, а в том, что он поступил по-своему.

Он никогда не понимал желания Трейса найти что-то свое, его стремления отыскать нечто другое, нежели новую публику, новые места для выступлений. Скорее всего, он просто был не способен вообще понять сына или же просто не мог принять его таким, какой он есть.

В тот единственный раз, когда Трейс вернулся, надеясь хоть немного наладить отношения, Фрэнк встретил его с плохо скрываемым неодобрением.

— Так, значит, ты вернулся. — Фрэнк с холодным выражением лица застыл посреди крошечной гримерной, которую делил с Молли. Трейс не знал, что его появление заставило Фрэнка трезво взглянуть на вещи. Мрачная комнатушка во второсортном клубе. — Прошло три года с тех пор, как ты уехал, и всего одно письмо. Когда ты уходил, я предупреждал, чтобы ты не рассчитывал на радушный прием.

— А я его и не ожидал. — Но все-таки он надеялся хоть на каплю понимания. В то время Трейс носил бороду, это была часть образа, необходимого для задания. На этот раз он отправился в Париж, где успешно разоблачил международное мошенничество с подделкой картин. — Но у мамы день рождения, и я подумал… Я хотел увидеть ее. — И тебя, хотел добавить он, но промолчал.

— А затем снова сбежать и заставить ее проливать слезы?

— Она понимала, почему я уехал, — медленно и тихо произнес Трейс.

— Ты разбил ее сердце. И мое. Ты больше не причинишь ей боли. Ты или сын ей, или не сын.

— Или сын, которым ты хочешь меня видеть, или никто, — поправил его Трейс, меряя шагами крошечную комнатку. — Для тебя по-прежнему не имеет значения, чего я хочу и что чувствую или кто я такой.

— Ты не знаешь, что имеет для меня значение. И, думаю, никогда не знал. — Фрэнк проглотил подкативший к горлу ком, ощущая горечь и стыд. — Когда я в последний раз видел тебя, ты сказал, что тебе не нужно все то, что я сделал для тебя. Ты сказал, что никогда не станешь тем, кем я хочу тебя видеть. Мужчина не забывает подобные слова, сказанные родным сыном.

Ему было двадцать три. Он переспал со шлюхой в Бангкоке и вдребезги напился в Афинах, на его правом плече красовались восемь швов — напоминание о ножевом ранении, нанесенном человеком, которого он убил, служа своей стране. И все же в тот момент он чувствовал себя как ребенок, которого несправедливо и беспричинно отругали.

— Думаю, из всего, что я тебе говорил, ты только это и услышал. Здесь ничего не изменилось. И так и останется.

— Ты выбрал свой путь, Трейс. — Его сын и не представлял, что в тот момент Фрэнк больше всего на свете хотел распахнуть объятия и принять обратно того, кого, как ему казалось, он потерял навсегда. Но он боялся, что Трейс уклонится от его объятий. — И теперь живи как знаешь. И на этот раз, по крайней мере, хотя бы попрощайся с матерью и сестрами, прежде чем исчезнуть.

И Фрэнк отвернулся, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. Трейс вышел из комнаты и больше не возвращался.

Он открыл глаза и обнаружил, что Джиллиан внимательно смотрит на него. Она выглядела совершенно иначе в коротком черном парике, который он заставил ее нацепить. Но она свыклась с маскировкой и перестала ворчать насчет парика, а также очков в роговой оправе и тусклого серо-коричневого платья. В этом наряде она выглядела старомодно, но Трейс не мог не думать о том, что скрывается под неприглядным балахоном. Но в любом случае ее костюм стал отличной маскировкой, чего он и добивался.

Теперь никто бы не узнал в сидящей рядом с ним женщине красавицу доктора Джиллиан Фитцпатрик.

В Сан-Диего он поменял самолеты и авиалинии, купив билеты по кредитной карте, оформленной на одно из его вымышленных имен. После того как они пересели на очередной самолет в Далласе, Трейс нацепил бейсболку и спортивную куртку. И теперь, направляясь в Чикаго, они выглядели как парочка переполненных впечатлениями, усталых туристов, не вызывающих абсолютно никакого интереса.

Если не считать ее глаз, которые он видел сквозь прозрачные стекла очков, глубоких, ярких, темно-зеленых глаз.

— Какая-то проблема? — спросил он.