— Это племянница хозяйки, сэр. Пожалуйста, попытайтесь задержать ее, а то я не могу.

Доктор Олдей был пожилой румяный человек, вполне освоившийся с атмосферой страданий и горестей. Он заговорил с Эмили так, как будто привык видеть ее большую часть жизни.

— Престранная женщина, — сказал он, когда миссис Элмазер затворила дверь за собой, направившись к хозяйке, — такую упрямицу, кажется, еще не приходилось мне встречать. Но предана, и, несмотря на неловкость, недурная сиделка. Боюсь, что не могу сказать вам ничего хорошего о вашей тетушке. Ревматическая лихорадка, усилившаяся от положения этого дома, выстроенного из глины и возле стоячей воды, последнее время усложнилась горячечным бредом.

— Это дурной признак, сэр?

— Самый худший; он показывает, что болезнь коснулась сердца. Да, ваша тетушка страдает от воспаления глаз, но это не самый важный симптом. Мы можем облегчить боль посредством охлаждающей примочки и темной комнаты. Я часто слышал от нее о вас — особенно после того, когда болезнь приняла серьезный характер. Что вы сказали? Узнает ли она вас, когда вы войдете в ее комнату? Около этого времени обыкновенно начинается бред. Я посмотрю, будет ли спокойный промежуток.

— Кстати, — продолжал он. — Может быть, мне следует объяснить вам, почему я решился послать вам телеграмму. Миссис Элмазер не хотела уведомлять вас о серьезной болезни ее хозяйки. Это обстоятельство, по моему мнению, возложило ответственность на меня. Бред вашей тетушки — я говорю о словах, вырывающихся у нее в этом состоянии, — по-видимому, возбуждает какое-то непонятное чувство в душе ее угрюмой служанки. Она не пустила бы и меня в спальню, если бы могла. Радушно ли приняла вас миссис Элмазер, когда вы приехали?

— Напротив. Мой приезд как будто раздражил ее.

— Я именно этого и ожидал. Эти верные старые слуги в конце концов всегда злоупотребляют своей верностью. Слыхали вы, что один остроумный поэт — я забыл его имя, он дожил до девяноста лет — сказал о человеке, который был его камердинером более чем полстолетия! «Тридцать лет он был прекраснейшим слугой, остальные тридцать лет он был самым суровым господином». Совершенно справедливо — я мог бы то же самое сказать и о моей экономке. Это интересная история, не правда ли?

История доктора совершенно пропала для Эмили, ее интересовало теперь только одно.

— Моя бедная тетушка всегда меня любила, — сказала она. — Может быть, она узнает меня, если даже не узнает других.

— Возможно, узнает, — ответил доктор. — Но в таких случаях нельзя ничего знать наверняка. Схожу взгляну на мисс Летицию и сообщу вам результат. У вас, верно, есть другие родственники? Нет? Очень прискорбно.

Вернувшись, доктор Олдей объявил:

— Она теперь спокойна. Помните, пожалуйста, что она не может вас видеть из-за воспаленных глаз, и не отдергивайте занавесей у постели. Я заеду завтра утром. Очень прискорбно, — повторил он, взяв шляпу и кланяясь.

Эмили прошла узкий коридор, разделявший комнаты, и отворила дверь спальни. Миссис Элмазер встретила ее на пороге.

— Нет, — сказала старая упрямая служанка, — вам сюда нельзя.

Послышался слабый голос мисс Летиции:

— Бони! Кто это?

— Зачем вам знать? — повернулась служанка к больной.

— Кто это?

— Мисс Эмили.

— О! Бедняжка, зачем она приехала? Кто дал ей знать, что я больна?

— Доктор.

— Не входи, Эмили. Это только огорчит тебя, — а мне не принесет пользы. Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Не входи.

— Вот! — сказала миссис Элмазер. — Слышите? Вернитесь в гостиную.

До сих пор жестокая необходимость сдерживать себя делала Эмили молчаливой. Теперь она могла заговорить.

— Вспомните прежние времена, тетушка, — умоляла она кротко. — Не прогоняйте меня из вашей комнаты — я приехала ухаживать за вами.

— Я ухаживаю за ней, вернитесь в гостиную, — повторила миссис Элмазер.

Истинная любовь продолжается до конца жизни. Умирающая смягчилась.

— Бони! Бони! Я не могу быть жестока с Эмили. Пустите ее!

Миссис Элмазер безнадежно настаивала на своем:

— Вы противоречите вашим собственным приказаниям. Вы не знаете, скоро ли опять начнется ваш бред. Подумайте, мисс Летиция.

Это увещевание не произвело никакого впечатления. Однако высокая, долговязая фигура миссис Элмазер все еще загораживала дверь.

— Если вы принудите меня, — спокойно сказала Эмили, — я должна буду пойти к доктору и просить его вмешаться.

— Вы сделаете это? — воскликнула миссис Элмазер.

— Сделаю, — было ответом.

Старая служанка вдруг покорилась с выражением на лице, которое удивило Эмили. Она ожидала увидеть гнев, но глаза, смотревшие на нее теперь, выражали горесть и страх.

— Я умываю руки, — сказала миссис Элмазер. — Входите и берите на себя последствия.

Эмили вошла в комнату. Дверь немедленно затворилась за ней. Послышались тяжелые шаги миссис Элмазер, удалявшейся по коридору. Потом захлопнувшаяся дверь в кухню потрясла непрочно выстроенный коттедж. Все смолкло.

Тусклый свет лампы, спрятанной в углу и закрытой темно-зеленым абажуром, позволял видеть кровать с плотно задернутыми занавесями, а возле кровати — столик с лекарственными склянками и рюмками. Единственными вещами на камине были часы, остановленные в угоду раздраженным нервам страдалицы, и открытый футляр с машинкой для впускания капель в глаза. Запах курительных свечек тяжело висел в воздухе. Для взволнованного воображения Эмили тишина походила на безмолвие смерти. Она, дрожа, подошла к постели.

— Хотите поговорить со мною, тетушка?

— Это ты, Эмили? Кто впустил тебя?

— Вы сказали, что я могу войти. Чувствуете вы жажду? Я вижу на столе лимонад. Подать вам?

— Нет! Если ты раздвинешь занавеси, ты впустишь свет. Мои бедные глаза! Зачем ты здесь, душечка? Почему ты не в школе?

— Теперь каникулы, тетушка. Кроме того, я совсем вышла из школы!

— Вышла из школы? Моя племянница вышла из школы?

Память мисс Летиции сделала усилие, когда она повторила эти слова.

— Да, да; ты попросилась в школу, когда умер твой отец. При жизни отца у тебя всегда была гувернантка. Ты не любила гувернантку?

— Нет, милая тетушка. Я попросилась в школу только потому, что надеялась — перемена поможет мне перенести нашу ужасную потерю. Мне это помогло. Я нашла в школе доброго друга — Сесилию Вайвиль. Вы помните Сесилию?

— Ты куда-то должна была поступить после окончания школы, — сказала тетушка, — и, кажется, протекцию устроила Сесилия. О, душа моя, как жестоко с твоей стороны уезжать к посторонним, когда ты могла жить здесь со мною! — Она замолчала. — К каким посторонним? — вдруг спросила она. — Кажется, это был мужчина? Как его зовут? Имя исчезло. О, мой рассудок. Неужели смерть овладела моим рассудком прежде моего тела?