Между тем в секционном зале Йошима начал отпиливать свод черепа. Казалось, звук, производимый движущимся лезвием при соприкосновении с костью, доконал Балларда. Он отвернулся от смотрового окна и принялся разглядывать коробки с перчатками разных размеров, расставленные на полках. Риццоли не сочувствовала ему. Стыдно такому мужественному с виду парню расклеиваться на глазах у женщины-полицейского.

Она сунула ему табуретку, а затем подвинула еще одну для себя.

— Мне сейчас тяжеловато подолгу стоять на ногах.

Баллард уселся, явно испытывая облегчение оттого, что можно не смотреть на пилу.

— Это ваш первый? — спросил он, кивая на живот.

— Ага.

— Мальчик или девочка?

— Не знаю. Мы будем рады в любом случае.

— Я тоже так думал, когда родилась моя дочь. Десять пальчиков на руках и десять на ногах — вот все, о чем я мечтал… — Он немного помолчал и с трудом сглотнул, когда снова заработала пила.

— И сколько сейчас вашей девочке? — спросила Риццоли, пытаясь отвлечь его.

— Четырнадцать, из молодых да ранних. Теперь нам уже не до смеха.

— Да, трудный возраст.

— Видите, сколько у меня седых волос?

Риццоли рассмеялась.

— Моя мама тоже всегда так делала. Показывала на свою голову и говорила: «Эти седые волосы — на твоей совести». Должна признаться, в четырнадцать лет я не была ангелом. Что поделаешь, переходный возраст.

— Да, и к тому же у нас свои проблемы. В прошлом году мы с женой разъехались. Кэти разрывается между нами. Двое работающих родителей, два дома.

— Должно быть, это очень тяжело для ребенка.

К счастью, пила смолкла. Риццоли видела, как Йошима отделяет свод черепа, а Бристол осторожно достает из черепной коробки мозг. Баллард не смотрел в секционный зал, сосредоточив внимание на Риццоли.

— Трудно, наверное, да? — произнес он.

— О чем вы?

— Работать в полиции. Ну, в вашем положении.

— По крайней мере теперь никто не заставляет меня вышибать двери.

— Моя жена только начинала работать в полиции, когда забеременела.

— Она тоже из ньютонского управления?

— Нет, из бостонского. Ее хотели сразу же отстранить от дежурств. Но она сказала, что беременность имеет свои преимущества. Преступники становятся любезнее.

— Преступники? Со мной они не любезничают.

В соседней комнате Йошима уже зашивал труп, орудуя иглой и кетгутом, словно портной смерти, который оттачивает свое мастерство не на полотне, а на мертвых человеческих тканях. Бристол снял перчатки, помыл руки и, тяжело передвигаясь, вышел навстречу посетителям.

— Извините, что заставил вас ждать. Вскрытие немного затянулось. У этого парня опухоли по всей брюшной полости, но он никогда не обращался к врачам. Что ж, в итоге достался мне. — Он протянул Балларду еще влажную мясистую руку. — Детектив, я так понимаю, вы пришли посмотреть наш огнестрел.

Риццоли заметила, как напрягся Баллард.

— Детектив Риццоли попросила меня сделать это.

Бристол кивнул.

— Что ж, пойдемте. Она в морозильной камере.

Патологоанатом провел их через секционный зал к другой двери, которая вела в морозильное отделение. Оно напоминало обычное помещение для хранения мяса с температурными датчиками и массивной стальной дверью. На стене висела таблица с указанием времени доставки трупов. Старик, которого только что вскрывал Бристол, тоже фигурировал в списке; его привезли вчера в одиннадцать часов вечера. Вряд ли нашлись бы желающие попасть в такой реестр.

Бристол открыл дверь, и наружу вырвались несколько облачков пара. Детективы шагнули в помещение, и от запаха охлажденного мяса Риццоли едва не стошнило. Забеременев, Риццоли утеряла способность адаптироваться к омерзительным запахам: стоило ей почувствовать дух разложения, как она оказывалась у ближайшего умывальника. На этот раз ей удалось сдержать приступ тошноты, и она с мрачной решимостью принялась изучать ряд стоявших перед ними каталок. Там было пять трупов, упакованных в белые пластиковые мешки.

Бристол стал изучать прикрепленные к мешкам ярлыки. У четвертого трупа он остановился.

— Вот наша девушка, — сказал Эйб и расстегнул мешок до середины, открывая верхнюю часть туловища с уже зашитым Y-образным надрезом. Еще один портняжный шедевр Йошимы.

Когда расстегнули мешок, Риццоли взглянула не на мертвую женщину, а на Рика Балларда. Он молча смотрел на труп. Судя по всему, зрелище повергло его в шок.

— Ну? — спросил Бристол.

Баллард моргнул, словно вышел из транса.

— Это она, — выдохнул он.

— Вы абсолютно уверены?

— Да. — Баллард с трудом сглотнул. — Что же случилось? Что вам удалось обнаружить?

Бристол взглянул на Риццоли, как бы испрашивая разрешение на разглашение информации. Она кивнула.

— Одиночный выстрел в левый висок, — начал Эйб, указывая на входную рану. — Сильные повреждения левого полушария, а также обеих теменных долей большого мозга вследствие внутричерепного рикошета. Обширное внутричерепное кровоизлияние.

— Это единственная рана?

— Верно. Смерть наступила мгновенно.

Взгляд Балларда скользнул ниже, по груди убитой. Это обычная реакция мужчины при виде обнаженной женщины, но Риццоли все равно возмутилась. Живая или мертвая, Анна Джессоп имела право на уважение. Джейн испытала облегчение, когда доктор Бристол с обыденным видом застегнул мешок, возвращая усопшей право на покой.

Они вышли из морозильной камеры, и Эйб закрыл тяжелую стальную дверь.

— Вам известно, есть ли у нее родственники? — спросил он. — Мы должны кому-нибудь сообщить о ее смерти?

— У нее никого нет, — сказал Баллард.

— Вы так в этом уверены?

— У нее нет живых… — Он вдруг осекся и замер, уставившись в смотровое окно.

Риццоли обернулась, чтобы проследить за направлением его взгляда, и сразу же поняла, что привлекло его внимание. В секционный зал зашла доктор Маура Айлз с ворохом рентгеновских снимков. Она подошла к экрану проектора, развесила снимки и включила свет. Разглядывая очертания раздробленных костей, она и не догадывалась, что за ней наблюдают. Три пары глаз смотрели на нее сквозь стекло.

— Кто это? — пробормотал Баллард.

— Это одна из наших патологоанатомов, — объяснил Бристол. — Доктор Маура Айлз.

— Сходство пугающее, верно? — заметила Риццоли.

Баллард медленно покачал головой.

— В первый момент я подумал…

— Мы все так подумали, когда впервые увидели жертву.