Точно – девушки из Лихачества непредсказуемы.

– Помочь в чем?

– Научить меня драться. У меня плохо получается. Я вечно позорюсь на ринге. – Она качает головой. – Через два дня у меня состоится бой. Девицу зовут Эшли, но она просит, чтобы все называли ее Эш. – Шона закатывает глаза. – Ну, ты понимаешь, пламя Лихачества, пепел[2]и все такое. В общем, она одна из самых сильных в нашей группе, и я боюсь, что она меня убьет. По-настоящему убьет.

– Почему ты хочешь, чтобы тебе помог именно я? – спрашиваю я, внезапно что-то заподозрив. – Потому что я Сухарь, а Сухари помогают людям?

– Что?.. Нет, разумеется, не поэтому, – отвечает Шона, в замешательстве морща брови. – Мне нужна твоя поддержка, потому что ты лучший в своей группе.

Я смеюсь.

– Ладно тебе!

– Вы с Эриком были единственными, кто не проиграл ни одного боя. Но ты только что его победил. Теперь ты – самый лучший. Слушай, если не хочешь связываться со мной, то просто…

– Я помогу, – заявляю я. – Только не знаю, как.

– Разберемся, – говорит она. – Встретимся завтра днем на ринге.

Я киваю. Она усмехается, встает и собирается уходить, но, не пройдя и пары шагов, оборачивается и, пятясь, бросает мне:

– Хватит хандрить, Четыре. Ты нас всех впечатлил. Пойми это.

Я наблюдаю, как она поворачивает за угол в конце коридора. Бой меня так сильно взволновал, что я даже не думал о том, что значила победа над Эриком. А теперь я первый среди неофитов в своей группе. Хоть я и выбрал Лихачество в качестве убежища, но я не просто выживаю здесь, а превосхожу многих. Я смотрю на кровь Эрика, которая запеклась на моих костяшках, и невольно улыбаюсь.

* * *

На следующее утро я решаю рискнуть – сажусь за завтраком рядом с Зиком и Шоной.

Шона в основном набрасывается на еду и отвечает на вопросы, что-то похрюкивая. А Зик зевает, попивая кофе. Он показывает мне свою семью – младшего брата Юрайю, сидящего за соседним столом с Линн, сестрой Шоны. Его мама Хана до сих пор стоит в очереди. Она – самая спокойная среди всех лихачей, каких я когда-либо видел, поэтому ее фракцию можно определить только по цвету одежды.

– Ты скучаешь по дому? – спрашиваю я у Зика.

Я заметил, что лихачи любят выпечку. На ужин на столе всегда два вида торта, а на завтрак – гора маффинов. Когда я пришел сюда, все вкусные маффины уже разобрали, поэтому мне достался последний – с отрубями.

– Не особо, – отвечает Зик. – Я имею в виду, что мои родители здесь. Неофитам-лихачам не положено разговаривать с семьей до Дня посещений, но я знаю, что, если мне действительно что-нибудь понадобится, родители мне помогут.

Я киваю. Сидящая рядом Шона закрыла глаза и уснула, положив руку под подбородок.

– А ты? – интересуется Зик. – Сам-то ты скучаешь по дому?

Я собираюсь ответить «нет», но внезапно подбородок Шоны соскальзывает вниз, и она падает лицом прямо в шоколадный маффин. Зик смеется до слез, а я не могу не улыбнуться, допивая сок.

* * *

Позже я встречаюсь с Шоной в тренажерном зале. Ее короткие волосы убраны назад, а ботинки, шнурки на которых она обычно не завязывает, отчего хлябают при ходьбе, сегодня туго зашнурованы. Она бьется с невидимым противником, останавливаясь после каждого удара, чтобы скорректировать свою позу. Сперва я просто смотрю на нее, не представляя, с чего начать. Я сам совсем недавно узнал, как правильно наносить удар, и моих знаний явно недостаточно, чтобы тренировать ее. Но пока я наблюдаю за ней, я начинаю фиксировать ее ошибки.

Шона стоит, сведя колени, и не держит перед собой руку, чтобы закрыть от удара челюсть. И еще она бьет с локтя вместо того, чтобы вкладывать в каждый удар вес всего тела. Она делает передышки, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Увидев меня, она резко подпрыгивает, словно коснулась оголенного провода.

– Как нужно себя вести. Урок первый, – говорит она. – Дай понять, что ты находишься в комнате, если человек не видел, как ты вошел.

– Извини, – отвечаю я. – Я понял, в чем твоя слабина.

– Ага. – Она закусывает внутреннюю сторону щеки. – И в чем же?

Я рассказываю ей все, что подметил, а потом мы устраиваем бой на ринге. Мы деремся медленно, оттягивая каждый удар, чтобы не причинить друг другу боль. Мне приходится постукивать по ее локтю кулаком – и лишь тогда она не забывает держать руку перед лицом. Спустя полчаса Шона, по крайней мере, начинает двигаться лучше, чем раньше.

– Что касается той девушки, с которой ты завтра будешь биться, – заявляю я. – Знаешь, я бы врезал ей прямо в челюсть. – Я дотрагиваюсь до своего подбородка. – Ты можешь сделать это с помощью хорошего апперкота[3]. Надо еще потренироваться.

Она готова драться, и я с удовлетворением вижу, что теперь ее колени согнуты, а в ее позе появилась упругость, которой раньше не было и в помине. Мы кружимся по рингу несколько секунд, а потом она ударяет меня, убирая при этом левую руку от лица. Я блокирую удар и начинаю атаковать Шону с левой же стороны, которую она оставила без защиты. В последнюю секунду я останавливаю кулак в воздухе и пристально смотрю на Шону.

– Слушай, может, если бы ты действительно мне врезал, я бы усвоила урок, – говорит Шона, выпрямляясь. Ее кожа покраснела от напряжения, пот блестит у линии роста волос. Взгляд ясный и требовательный. Меня в первый раз посещает мысль о том, что она красива. Но не в моем обычном понимании – она не мягкая, не нежная – ее привлекательность сильная, изысканная.

– Я бы лучше не стал, – отвечаю я.

– Ты мыслишь древними рыцарскими стерео– типами, типичными для альтруистов. Что в некоторой степени даже оскорбительно, – возражает она. – Я могу о себе позаботиться. И запросто стерплю немного боли.

– Нет, – парирую я. – Дело не в том, что ты девушка. Я вообще-то… не сторонник того, чтобы применять силу без причины.

– Опять заморочки Сухарей, да?

– Не совсем. Сухари не любят насилие. И точка. Если Сухарь попадет к лихачам, он просто позволит им себя избить. – Я стараюсь выдавить улыбку. Я не привык к сленгу лихачей, но мне нравится считать его своим родным и позволить себе расслабиться. – Но для меня это не игрушки, вот и все.

Я впервые озвучил кому-то свои мысли. Не знаю, но почему-то для меня бой на ринге не является игрой. Возможно, потому, что долгое время побои были моей реальностью. Я просыпался и засыпал в страхе. Здесь я усвоил приемы самозащиты, стал более ловким, но одному я не научился – наслаждаться, причиняя кому-то боль. Я не собираюсь это делать – никогда. Если меня примут в лихачи, то я буду жить по своим правилам, даже если это будет означать, что частично я навсегда останусь Сухарем.