А мне казалось, что Эверра говорит о том доме, который некогда привиделся мне во сне: залитый солнечным светом дом, где я чувствовал себя в безопасности, где меня с радостью ждали, где я был свободен. Слова моего Учителя заставили меня представить себе этот дом наяву таким, каким он был в моих видениях.

Но, конечно, сказать что-либо я был просто не в силах. Эверра, впрочем, и так обо всем догадался, понял, что я немного успокоился, и ласково потрепал меня по плечу, точно младшего брата, как это сделал и тот парнишка на заднем дворе.

Затем, решив, видимо, что на сегодня чувствительных разговоров довольно, Эверра встал и спросил:

– Ну, давай решать, что бы нам взять с собой на лето из книг?

И я, ни секунды не задумываясь, выпалил:

– Только не Трудека!

* * *

Два минувших лета мы провели в городе, поскольку глава Семьи счел ферму недостаточно защищенной от набегов вооруженных банд из соседнего Вотуса, которые давно уже грабили селения, находившиеся в Вентайнских горах. Но теперь неподалеку от Венте армия Этры разбила военный лагерь, оттеснив вотусанов на их собственную территорию, и в горах стало значительно безопаснее.

До сих пор ферма Венте помнится мне как место совершенно чудесное, и при мысли о ней у меня всегда возникает ощущение летнего тепла. Даже приготовления к отъезду были для нас радостно-волнующими, а уж когда мы отправлялись в путь, это выглядело как парад победителей, хоть у нас и не было барабанов и труб. Огромная, вытянувшаяся вдоль дороги процессия, направлявшаяся к Речным воротам Этры и состоявшая из конных повозок, всевозможных фургонов и влекомых осликами тележек, а также сопровождавшая нас вооруженная охрана верхом на лошадях – все это производило на окружающих неизгладимое впечатление. Я уж не говорю о том, что и нас, тех, кто шел пешком, набиралась целая толпа. Повозки, где ехали женщины, девочки и старики, были такими высокими и неуклюжими, что казалось, мост через реку Нисас слишком узок для них. Но конюхи Сим и Тэн, а также все прочие возницы проявляли высочайшее умение и легко проводили наш караван не только по мосту, но и через любое другое препятствие. Копыта лошадей уверенно цокали, и в такт им качались перья на конской сбруе; впереди ехали старшие братья Сотур и Явен на прекрасных лошадках, привыкших ходить под седлом. А повозки и тележки со скарбом, скрипя, тащились следом за нашими «кавалеристами» под бесконечные крики возниц и щелканье кнутов, и, разумеется, какой-нибудь осел непременно останавливался посреди моста и не желал переходить реку. Некоторые рабыни с маленькими детьми тоже ехали в повозках, взобравшись на груду всевозможных вещей и продовольствия, но большая часть рабов шла пешком; мы, дети, страшно гордились тем, что уезжаем за город, и когда люди останавливались, чтобы посмотреть на нашу процессию, Тиб и я махали им, поглядывая на них с неким покровительственным состраданием: им-то, тараканам запечным, придется все лето торчать в раскаленной Этре!

Мы с Тибом вообще вели себя как собаки на прогулке, так что проделывали путь раза в три больше, чем все остальные, без конца бегая из конца в конец растянувшегося по дороге каравана. К полудню сил у нас, естественно, несколько поубавилось, и мы в основном держались возле той женской повозки, где ехали Сэлло и Рис – они обе уже вступали в такой возраст, когда девочкам не годится бегать, высунув язык, вместе с мальчишками. С ними ехала и Око, а также несколько малышей, и женщины с кухни то и дело, добродушно ворча, совали нам с Тибом всякие вкусные кусочки, когда мы, запыхавшись, подбегали к повозке.

Теперь дорога уже шла вверх и вилась среди небольших полей, раскинувшихся по склонам пологих холмов среди дубовых рощ; а впереди уже виднелись округлые зеленые вершины Вентайнских гор. Когда же мы поднялись еще выше, то, оглянувшись, увидели не только окрестные поля и серебристые извивы Нисас, впадавшей в более широкую реку Морр, но и нашу родную Этру, окутанную туманной дымкой, – крыши домов, тростниковые, деревянные или из красной черепицы, и городские стены с четырьмя воротами, над которыми возвышались сторожевые башни из желтого камня. В центре города сразу бросались в глаза здание Сената и купол Гробницы Предков, и мы все пытались отыскать в сплетении улиц и наш Аркамант; нам казалось, что мы видим даже верхушки тех сикомор у городской стены, где мы когда-то маршировали под командованием Торма…

Повозки скрипели все медленнее, лошади напрягались изо всех сил, таща груз вверх по дороге, кнуты так и мелькали у возниц в руках, пестрые верхушки повозок впереди то исчезали в низине, то начинали опасно покачиваться, когда высокие колеса проваливались в колдобины на пыльной дороге. Солнце жарило вовсю, но ветерок, особенно в тени придорожных дубов, был довольно прохладный. Коровы и козы за деревянными оградами пастбищ восторженно провожали глазами нашу процессию; жеребята на ферме знакомого нам коневода удирали при виде наших повозок, смешно выбрасывая заплетающиеся задние ноги, а потом снова опасливо подбегали к изгороди, чтобы еще разок с любопытством глянуть на нас. Вдруг я увидел, что вдоль длинной вереницы повозок и фургонов к нам бежит какая-то девочка; оказалось, что это Сотур, которой удалось улизнуть от родственников, чтобы ехать вместе с Рис и Сэлло. Сотур разрумянилась от возбуждения, вызванного этим проявлением непослушания, и даже стала несколько более разговорчивой, чем обычно.

– Я сказала Матери Фалимер, что хочу ехать в открытой повозке, и она потихоньку меня отпустила; вот я и прибежала сюда. Там, в фургоне, так ужасно тесно и тряско, что малыша Редили даже вырвало. На открытом возке гораздо лучше! – Вскоре Сотур запела одну старую, всем известную песенку; ее нежный сильный голос так и звенел. Сэлло и Рис вторили ей, а потом к ним присоединились и ехавшие в той же повозке кухарки, и те, кто шел рядом или ехал в соседних повозках. В общем, музыка помогала нам, уже немного уставшим, подниматься в Венте.

До фермы мы добрались уже на закате; эти десять миль, отделявшие нас от города, потребовали целого дня пути.

Если оглядываться назад, вспоминая то лето и лета, последовавшие за ним, то кажется, будто глядишь поверх морского простора на какой-то далекий остров, окутанный золотистой дымкой и точно парящий над поверхностью вод, и невольно начинаешь думать: не может быть, что когда-то и ты тоже жил на этом волшебном острове! Однако воспоминания о ферме по-прежнему со мной и по-прежнему ярки и сладостны: запах сухого сена, неумолчный, пронзительный стрекот кузнечиков и цикад в траве на холмах, вкус спелых, нагретых солнцем абрикосов, тяжесть камня в руке, след падающей звезды на бескрайнем летнем небосклоне.

Мы, молодежь, всегда ночевали под открытым небом. Мы все делали вместе – вместе ели, вместе играли. Мы – это Явен, Астано, Сотур, их родственники из Херраманта, а также Сэлло, я, Тиб, Рис и Око. Из Херраманта на ферму приехали худенький мальчик Утер тринадцати лет и его десятилетняя сестра Умо; оба были не совсем здоровы, и их мать, старшая сестра Сотур, привезла их в Венте, надеясь, что горный воздух пойдет им на пользу. А уж малышня на ферме просто кишела – младшие дети Семьи, племянницы и племянники Сотур, а также маленькие рабы с приемными матерями; впрочем, о малышне заботились женщины, и мы в своей деревенской жизни с ними почти не соприкасались. Мы, «старшие», каждый день с утра занимались с Эверрой, а потом на весь долгий и жаркий день обретали полную свободу. Никакой работы здесь для нас не было. Женщины-рабыни, привезенные из города, прислуживали Семье и заботились о поддержании порядка в огромном старом доме; им помогали и постоянные обитатели и хранители поместья, которых тоже было немало. Даже Тиб, который в городе исполнял обязанности поваренка, в сельском доме оказался совершенно не нужен, и его отпустили, так что он учился и играл вместе с нами. Всем остальным на ферме занимались тамошние постоянные обитатели. Жили они в основном в большой деревне у подножия холма, на котором возвышался господский дом; рядом с деревней протекал ручей и была дубовая роща. Деревенские жили своей жизнью, возились с землей, и мы, городские дети, ничего о них не знали, и к тому же нам велели к ним не приставать и не мешать их занятиям.