И в самом деле хотел, сам до конца не понимая, зачем. Они взирали на него со страхом, но хотя бы взгляд был живым, особенно у ребенка.

Дождавшись, когда дверь хлопнет за лекарем, Мариус порылся в кармане, добыл оттуда маленький леденец и шагнул к замершим матери и дочери. Те вздрогнули и окончательно прилипли друг другу, почти сливаясь в один трясущийся ком. Девочка снова прятала лицо на груди у матери, а та еще вжала ее в себя, словно пытаясь закрыть худенькое тельце ладонями.

— Так. — Он остановился в шаге от них, — я ничего вам плохого не сделаю. Думаю, никто больше ничего плохого не сделает. Посмотри на меня, ну?

Это он обращался к женщине.

Она, вжимая голову в плечи, подняла глаза, полные животного ужаса. Тощая, щеки запали, на скулах кожа натянулась, обтягивая кости черепа. Под глазами были черные круги — от недосыпа, от голода, от пережитого. И губы синевой отливают.

— Уже хорошо. Как тебя зовут?

Она долго не могла ответить. Открывала и закрывала рот, давилась воздухом, словно что-то сдавливало ей горло. Потом кое-как выдавила:

— Телора.

"Говори. Говори, не останавливайся".

— А дочку как зовут? Как тебя зовут, малышка?

Он всего лишь протянул руку, хотел тронуть девчушку за плечо, погладить по голове — но мать и дочь дернулись в едином порыве и снова приобрели вид трясущегося кома.

— Все, все, — он демонстративно поднял руки ладонями вверх, — никого не трогаю. Только разговариваем. Маленькая, как тебя зовут?

Выразительный взгляд угольно-черных глаз.

А потом мать просипела:

— Она… не говорит.

— Почему?

— Не говорит… с тех пор, как…

И умолкла, уронив голову на грудь. На белом лбу просвечивала жалкая синяя жилка.

— Ну, ладно, не говорит так не говорит, я не буду настаивать, — пробормотал он, беспомощно сжимая пальцами конфету, — тогда ты мне скажи, раз говоришь, как ее зовут.

— Зачем вам это? — просипела женщина, — вы же… один из них.

— Более того, я тот — кто над ними, — Мариус усмехнулся, — и ты не первая, кто задает мне этот вопрос.

Первой была Алайна, его любимая девочка. Зачем вам это, ниат Эльдор? Зачем мы вам?

Затем, что не успел, видимо, стать полной скотиной. Затем, видимо, что совесть смог сохранить, и находил в себе силы не прятать голову в песок, встречая последствия своих — или прежнего магистра — деяний.

— Лива, — прошептала женщина, — ее зовут Лива.

— Хорошо.

Он протянул ей конфету.

— Возьми и дай ребенку.

— Нам не нужно… — черные глазищи полыхнули гневом.

Понятное дело, конфета — слишком жалкая компенсация за все причиненное зло.

— Возьми и отдай ребенку, — повторил Мариус, — будет лучше, если послушаешься.

И, когда тощие пальцы сгребли с ладони леденец в хрустящей обертке, отвернулся к окну. У него пока не случилось собственных детей, но точно знал — сладость за щекой возвращает мелких к жизни лучше, чем все эти разговоры.

Когда снова обернулся, встретил изумленный взгляд девчушки. Щека у нее смешно оттопырилась, значит, леденец уже был на месте. Лицо Телоры разгладилось, она недоверчиво рассматривала Мариуса, все еще ладонями закрывая ребенка. А потом тихо спросила:

— Чего вы хотите от нас?

— Мне от вас ничего не нужно, — он пожал плечами, — но интересно, как ты попала туда… в подвал… с ребенком. Насколько мне известно, ваших никогда не ловили за Пеленой. Только тех, кто забредал в земли Порядка. Что вам здесь было нужно, Телора? Зачем потащила дочку с собой?

Женщина опустила взгляд, снова вжала голову в плечи, как будто постоянно боялась, что ее будут бить.

— Вы же… знаете, откуда у крагхов берутся дети, — хрипло прошелестела она, — ну и вот. У меня был… мужчина, отец Ливы. Я… у нас все было хорошо, но он тосковал по родине. И я его отпустила. А потом, когда Лива подросла, то просила меня хоть раз повидать отца, и мы…

— Сделали редкую глупость, — холодно заключил Мариус, — все ясно. Ты хотя бы знала, где искать отца дочери?

Лицо Телоры сморщилось, глаза моментально покраснели, налились слезами.

— Мы же… нашли его. Нашли. Только вот… ваши его убили. А нас схватили. И Лива… она просто не говорит с тех пор. Ваши убили Тарвея, убили на наших глазах…

Она изо всех сил сжимала губы, чтобы не разрыдаться, и Лива вдруг высвободила из материнской хватки тощие ручки, обхватила ладонями лицо женщины, принялась гладить ее по щекам, размазывая слезы. Мариусу хотелось бежать из этой комнаты, прочь, ничего не видеть и не слышать. Что-то грубое, страшное рвало в клочья сердце, гнуло к земле, стискивало горло… Он понял, что задыхается — от всей этой безысходности, от чужого детского горя.

"Ну, теперь ты еще поплачь за компанию", — цинично заметил он про себя.

Чтоб не видеть этих двоих, снова отвернулся к окну. Пусть разговаривают с его спиной, так будет легче всем.

— Ты хочешь вернуться в земли за Пеленой? — спросил он.

— Я не знаю. Там меня тоже никто не ждет.

— Что-нибудь умеешь делать?

Тихий всхлип. Не оборачивайся, Мариус, не оборачивайся. Не то тебя самого сейчас развезет, как чувствительную барышню.

— Я… так все умею.

— Если хочешь, я могу тебя взять прислугой, — тихо сказал он, — мы с женой недавно переехали в Эрифрею, дом большой и пустой.

По-прежнему не хотелось оборачиваться.

Но — заставил себя.

Телора взирала на него настороженно, но без ненависти. Заинтересовал, значит, предложением.

— Я бы… согласилась, — пробормотала она, — но, боюсь, ваша жена будет против Ливы. Хотя она тихая девочка, мешать точно не будет.

— Моя жена не будет против, — заверил Мариус.

А сам подумал о том, что история повторяется. Да что ж у него за судьба такая, тащить к себе в дом тех, кого жизнь как следует попинала ногами. Но иначе пока не получалось, к добру ли, к худу ли — он не знал.

— А вы? Вам-то ребенок на что? Лишние ведь хлопоты. Я не верю, что вы не можете нанять служанок. Вы ведь… вон какой, — в голосе Телоры звякнула подозрительность.

— Мне твой ребенок не в тягость, — задумчиво проговорил Мариус, — ну и что дурного или подозрительного в том, что я хочу тебе помочь? Будет кров, пища. Жалованье, наконец. Как накопишь приличную сумму, сможешь отправиться куда пожелаешь.

— Помо-очь? — протянула она.

Потом окинула Мариуса подозрительным взглядом, щурясь, механически гладя по голове девочку. Лива тоже смотрела на Мариуса широко распахнутыми глазенками и гоняла за щекой конфету. Смотрела с интересом, худенькое личико смягчилось.