Наконец няне надоела эта комедия. Она и сама пошла к себе, и Лизу прочь вытолкала. Матреша увязалась за Артемьевной, в передней вцепилась няне в кофту и горячим шепотом стала умолять еще посидеть на кухне. Люди должны знать, что у них с Митрошей все честно! А то еще наговорят чего, заподозрят Матрешу в беспутстве, и Митроша заболеет с огорчения.

– Дура ты! Каки тут люди? Где они у нас? Под лавкой сидят? – отмахнулась Артемьевна. – С чего Митроше кого слушать, когда он сам знат, что тебя даже не шшупал? Иди приголубь, не то Кондрат его хватит. Он же мушшина, им терпеть трудно. Вон поглянь – сидит, бедный, шшоки красные, ишшо лопнут!

– Что вы такое говорите, Артемьевна? – ахала Матреша. – Беды мне накличете!

– Кака беда, когда девка гулят? Лиза, ну-ка, к себе иди, рано тебе про тако знать! Это Матреше в самый раз. Матреша, горишь ведь, девка! Поди, поди к нему, не томись, не то сухотку каку займешь!

Так и не сговорились тогда Матреша с Артемьевной, и в компанию к неподвижному Митроше для приличия был приглашен дворник Семен. Эти двое выпили два самовара, съели пропасть пирогов. Влюбленные вновь расстались на годы.

Сейчас Матреше было уже двадцать пять лет. Приданое пока не набиралось, да и Митроша у Жунина не забогател. Он по-прежнему писал письма, мечтал о свадьбе, слал каждый год свои карточки с выпученными глазами – почти одинаковые, только его лицо с каждым разом становилось шире и шире.

Лиза и сама за эти годы хоть не поширела, но выросла. До того выросла, что няня стала тетю Анну Терентьевну осуждать за то, что не дает девке воли. Все Лизины шалости и отлучки Артемьевна неизменно покрывала. «Девка гулят» – это для Артемьевны было законом. Конечно, Лиза знала, что барышни гуляют совсем не по-няниному. Но не спать ночь, получить сирень со страшного кладбища и сводить с ума мальчишку, у которого цыпки на руках, – это барышне вполне позволительно.

– А вдруг ту вещицу искать будут? – опять забеспокоилась в гардеробной Матреша.

– Да кто? Когда подарено? – пыхтя, отвечала няня.

Очевидно, она вынимала шубы из шкафа и бросала их в Матрешины растопыренные объятия.

– Зачем тогда она в кармане спрятала, в жакетке, и не показала никому? Даже Анне Терентьевне? Я прибирала и чуть палец не уколола. И кто подарил? У Фрязиных гостей ввечеру не было.

Лиза вдруг сообразила, о чем няня с Матрешей судачат. Это они шпильку с кладбища нашли! И тете Анюте отдали!

Такой оборот событий Лизу огорчил. Ведь она пообещала приятелям что-нибудь разузнать про шпильку. Для этого надо было днем сбегать в магазин к Натансону. Ничего не стоит навести там справки. Дело в том, что, борясь с безденежьем, тетя Анюта снесла к Натансону почти все фамильные ценности – от собственных девичьих сережек до увесистой серебряной крюшонницы, которую Лизин дед в молодые годы выиграл в карты. Натансон разбирался в ювелирном деле, как никто в Нетске. Эту шпильку с камушками он либо сам кому-то продал, либо на ком-то видел. Все, что узнает, Лиза собиралась вечером сообщить в ларинской беседке.

И вот теперь такое замечательное начинание пойдет прахом!

«Зачем только я бросила жакетку в передней! Хотела в шкаф сунуть, да сон проклятый обуял!» – ругала себя Лиза. Легче от этого не становилось. Что теперь сказать тетке? И как вернуть шпильку?

Долго тужить и оплакивать собственные промахи Лиза не любила. Она была нетерпелива и сама бросалась бедам навстречу. Только бы побыстрее все случилось, только бы не ждать ни минуты!

Лиза решительно подошла к зеркалу. Отражение в нем никуда не годилось: лицо сонное, одна щека розовее другой, волосы всклокочены. Лиза взялась за дело. Она тщательно причесала свои буйные космы, сплела из них тугую, как палка, унылую косу, поправила воротничок. Теперь все отлично. Даже уши, кажется, торчат сегодня больше обыкновенного!

Смиренно выпрямившись, чуть согнув и отставив локти (именно так, со скромной грацией, держали себя воспитанницы Павловского института), Лиза двинулась в гостиную. В гардеробной няня с Матрешей действительно разбирали шубы, пальто и суконные платья. Лиза подмигнула няне, та понимающе ухмыльнулась.

Тетя Анюта сидела в гостиной одна, у окна, в любимом полосатом кресле. На столике рядом с ней в продуманном беспорядке лежали предметы, дающие даме тихий и полезный досуг: недавний номер «Нивы», несколько прескучных исторических романов Салиаса в переплетах и просто в растрепанных магазинных бумажках, а также нежданное письмо от старой институтской подруги. Письмо было получено полгода назад и сообщало, что девять из шестнадцати детей, рожденных подругой в счастливом браке, выжили – и теперь подарили ей невероятное число прелестных внучат. Корзинка с вязаньем также стояла на столике.

Анна Терентьевна вязанием сейчас и занималась. Однако белый гарус временами нервно прыгал и путался в ее руках, а крючок, коварно извернувшись, хватал не ту нитку, что надо, так что антимакасар – практичный подголовник на кресло – выходил из рук вон. А все потому, что Анна Терентьевна переживала душевное смятение. Ее губы были сжаты в кучку, брови вскинуты, голова скорбно склонялась набок.

Причина огорчения была под рукой: на том же рабочем столике, не касаясь благородных Салиасов и добропорядочных нитяных клубочков, нагло блестела шпилька в виде павлиньего пера.

Чтоб не срываться на неприличные экспромты, тетя Анюта тяжелые сцены проводила в величавом стиле. Услышав шаги племянницы, она медленно подняла глаза от шкодливого крючка. Негромко произнесла:

– Лиза?

По первому же звуку голоса Лиза поняла, что в намеченной сцене у тетки будет амплуа гранд-дамы, исполненной печали и достоинства. Значит, Лиза должна будет держаться глуповатой инженю. Она послушно споткнулась на полпути к окну: именно там ее заставал в подобных случаях первый теткин вопрос.

– Да, тетя, – с кроткой готовностью подала голос Лиза.

– Лиза, что это такое?

На павлинье перо-шпильку Анна Терентьевна указала одними глазами. Тыкать пальцем, размахивать руками, вообще заметно жестикулировать она себе не позволяла – это вульгарно.

Лиза послушно уставилась на шпильку. В ярком свете дня вещица показалась еще наряднее, чем в утренних потемках. Павлиний глаз в центре пера глядел синим камнем размером с ноготь. Вокруг, в веере золотых ажурных розеток, сидели светлые камушки поменьше.

– Красиво, правда? – не удержалась Лиза.

– Елизавета! Ответь, откуда ты взяла эту вещь?

Когда Анна Терентьевна сердилась, то брата и племянницу, по-домашнему Паню и Лизу, величала Павлом и Елизаветой.

Пока гранд-дама недоуменно скорбела, скрестив руки на гарусе, Лиза прикинула, как выкрутиться.

Главное – выдержать роль. Если б она была просто Лизой, затеявшей игру в сыщики со старыми друзьями Фрязиными и… еще кое с кем! – она обязательно бы покраснела, сфальшивила и голосом, и выражением лица. Но вообразить себя актрисой – другое дело. На сцене вранье называется искусством. Оно изъясняется такими словами, каких в жизни никто не говорит. Да тетя и сама всегда кого-то играет!