– Принимай ещё одного офицерика, старшой! – обратился «казачок» к подходившему к нам мужчине.

Вот те нате!.. На каком маленьком глобусе приходится жить!

Сначала солнце светило в глаза, и я мог видеть только надвигающийся силуэт, но когда главарь подошёл поближе, стало вполне различимо лицо господина Кнурова.

Улыбающееся лицо. Препоганенько улыбающееся.

Псковский дворянчик, естественно, не имел уже того лоска, который присутствовал при нашей предыдущей встрече – жизнь в лесу не способствует. И бородку отпустил, хоть и аккуратно подстриженную, и костюмчик уже не тот, но в целом по осанке и движениям всё равно чувствовался аристократ.

– Рад вас приветствовать в нашей скромной обители, господин Демидов! – кривая ухмылка весьма ярко проиллюстрировала его радость. Радость, не сулившую мне ничего хорошего. Да и наивно было ожидать чего-то другого от этого негодяя. Так что, судя по всему, моё беспокойство относительно тягот и лишений французского плена излишне – не доживу. Не для того мерзавец вознамерился меня похитить в Петербурге, чтобы пряниками накормить. А уж теперь, после провала той затеи…

– Не могу сказать, что рад встрече, – ответил я, – но удивлён немало.

Чёрт! А ведь голосок-то подрагивает. К вящему удовольствию моего собеседника. Всё-таки не являюсь эпическим героем, и страх за сохранность родного организма даёт о себе знать.

– А что так? – не преминул поиздеваться Кнуров. – Вот я, например, весьма рад, что наконец-то пересеклись наши пути-дорожки.

– И особенно тому, что при этом у меня связаны руки. Если бы не это, вряд ли подобная ситуация вас обрадовала. Особенно при наличии у меня шпаги и отсутствии за вашей спиной этих мужиков.

Вот оно мне надо было? На фига, спрашивается, в таком положении нарываться? Хотя и некоторый окорот всё-таки дать стоило. И искажённое ненавистью, с примесью стыда за прошлое, лицо негодяя послужило хоть каким-то утешением за оплеуху, которую я немедленно схлопотал.

– Заткнись, гадина! – прошипел этот подонок. – Смелый, да? Ничего, скоро ты будешь лизать мои сапоги, умоляя о быстрой смерти.

Сюр какой-то, честное слово. Он что, тоже из двадцатого века? Так и шпарит штампами из американских боевиков.

– Не будет тебе поединка. Я не считаю тебя равным. Умрёшь, как мразь, в грязи и крови, и я обязательно досмотрю это до самого конца.

А ведь у пациента явно психика не в порядке. Нет, я понимаю, что поводов испытывать ко мне нежные чувства у него не имеется, но чтобы опускаться до такой животной ненависти… Хотя, почему «животной»? Животные как раз убивают без ненависти и издевательств, с чисто утилитарными целями. Пытки и садизм – изобретение гомо сапиенсов…

– Ну, чего молчишь-то? – кажется, этот псих начал слегка успокаиваться.

– Могу и не молчать. – Голос, к моему удивлению, перестал подрагивать. – Вопрос можно?

– Спрашивай.

– Как случилось, что русский дворянин с компанией мужиков воюет против своей родины?

– Родины? – Кнуров говорил уже практически спокойно. То есть внутреннее напряжение чувствовалось, но он очень старался сдерживать эмоции. – А нет у меня теперь родины. Та Россия, в которой я был дворянином, теперь считает меня преступником и всеми силами старается упечь на каторгу. Отец выгнал меня из дома, проклял и лишил наследства. Я вынужден скрываться по лесам в компании быдла. Мои имения и счета арестованы и отошли в казну. А из-за кого всё это произошло, знаешь?

– Догадываюсь. Считаешь, что виноват я, – попробовал тоже перейти на «ты» – вроде прошло, возмущений не последовало.

– А кто же ещё? Всё из-за тебя, сволочь! Если бы не ты… – этот ненормальный снова стал сам себя накручивать, и эмоции опять попёрли из него дружными косяками. Вон – даже дыхание перехватило. Надо же так ненавидеть!

– И в чём это я виноват? – понятно, что никакой логикой этого упёртого не проймёшь, но не молчать же. – В том, что лучше владею шпагой и не дал убить себя на дуэли? В том, что не убил тебя тогда, хотя это было сделать очень легко? Что не позволил себя похитить в Петербурге твоим нукерам?

– Заткнись! – Лицо Кнурова стало наливаться кровью. – Не пытайся заниматься словоблудием – не поможет. Если бы не ты, то я сейчас пребывал бы в своём имении, а не прятался от полиции по лесам, как затравленный зверь. Будешь спорить?

Спорить трудно. Это называется «клин». Хотя в принципе понятно – не себя же, любимого, винить в собственных несчастьях. Значительно комфортней придумать кого-то виноватого. Он явно совершенно искренне считает меня своим злым гением, злобно разрушившим спокойное и безмятежное течение столь приятной и беспроблемной жизни. Слабак. Но от этого не легче.

– Спорить не буду – бесполезно, тебя всё равно не переубедишь. Но можно ненавидеть меня, при чём здесь убитые твоими людьми солдаты? – на самом деле я прекрасно понимал зачем, однако очень уж хотелось загнать этого негодяя в угол. Хотя бы в споре. Но… Думаете, он хоть чуточку смутился? Ни разу. Даже хохотнул, презрительно глянув на задавшего такой дурацкий вопрос.

– Всерьёз думаешь, что меня волнуют жизни каких-то мужиков? Другие люди для настоящего, сильного и умного человека – лишь средство. Средство достичь своей цели. И тот же самый Бонапарт этому пример. Мне нет места в старой России. Ну что же – я постараюсь, чтобы появилась новая. И займу в ней подобающее положение.

Но временно прервём нашу беседу. Посиди пока, пофантазируй, как будешь умирать, а у меня ещё есть кое-какие дела… Гермес!

К Кнурову немедленно засеменил один из разбойников. Весьма неординарный «мушчинка». Со знаком минус. Одет он был, в отличие от остальных, не как крестьянин – засаленная венгерка, вероятно, когда-то была голубой, кроме того, кривоватые ноги обтягивали давно не стиранные лосины. Сутул и лыс. К тому же, кажется, волосы на лице у него не росли от природы – ни малейших следов щетины. Это при походном-то образе жизни. В общем, первое впечатление – взял какой-то великан-людоед это существо в рот, почувствовал мерзкий вкус и тут же выплюнул. Именно впечатление «свежевыплюнотости» производил данный экземпляр рода человеческого.

Уродец подошёл к господину (совершенно конкретно чувствовалось, что это слуга мерзавца), и тот что-то пошептал на ухо своему рабу. Именно рабу – подобострастное отношение к господину так и пёрло из каждого жеста мужичонки.

– Пока тебя постережёт Гермес, не возражаешь?

– А моё мнение учитывается?

– Нет, конечно, – ухмыльнулся Кнуров, – просто приятно лишний раз узнать, что тебе это доставит дополнительное неудовольствие.

– Твой Гермес по-русски-то понимает?

– Отчего же, конечно, понимает – Михаилом крещён. Просто с детства ко мне приставлен – вестник бога, то есть меня. Не скучай пока. – Кнуров развернулся и пошёл к костру, где уже скучковались остальные бандиты.