После этого я тоже стал смотреть на Собчака уже другими глазами, но мое снисходительное отношение пока еще не переросло в резко отрицательное. Мне тогда казалось, что если Собчак пытается скрыть свое прошлое, то понимает, как могут оценить его другие, и сам сожалеет о совершенном. Я также полагал: Собчак теперешний может разительно отличаться от тогдашнего не только внешне, а главное — своими помыслами и содержанием. Хотя шкала нравственных оценок подлости и не меняется, но ведь сам подлец вполне может измениться. Именно на это, как правило, все надеются, даже понимая, что возможность реконструкции внутреннего содержания самого субъекта абсурдна. От взглядов и убеждений, если они есть, отречься нельзя. Это нелепость беременных лицемерием.

Запоздалое прозрение всегда выглядит подозрительным, но озарению в нужный момент вечно мешают сущие пустяки жизни.

Кривая уважения к Собчаку резко поползла вниз…

Молиться можешь ты свободно,

Но так, чтоб слышал Бог один…

Несколько депутатов, голосованием перетянувших чашу весов в пользу Б. Ельцина при избрании его Председателем Верховного Совета РСФСР, несомненно, могли стать личными врагами Собчака. «Патрон» после этого неделю не мог унять эмоциональный всплеск от их, как он выразился, «неразборчивости». Не берусь судить, была ли это свойственная Собчаку, прямо-таки какая-то бабья ревность к чужому успеху или уже устоявшееся и пока еще не скрываемое презрительное отношение к самому Ельцину, но из колеи выбит был он надолго. Видимо, ему пришлось заниматься фундаментальной перестройкой собственного поведения в сторону необходимого теперь угодничества. При этом пытаясь притупить видимую грань перехода от равнодушного пренебрежения к безысходному, а потому болезненному, холуяжному заискиванию.

О внезапном приезде Ельцина в наш город, да еще на богослужение, я узнал, когда мы с Собчаком проезжали по улице Желябова, только что отобедав на «шведском» столе в гостинице «Ленинград». «Патрон» находился в благодушном состоянии, но все равно сообщил об этом сквозь зубы и с каким-то отрицательным энтузиазмом, поручив мне организовать, как он сказал, «все необходимое» для встречи. Я хотел, было, уточнить, что следует понимать под «всем необходимым», но внимание Собчака привлекли крупные фотографии обнаженных барышень, развешенные на стене около входа в городской шахматный клуб. Судя по разнообразию позировавших, Собчак высказал смелое предположение об использовании какой-нибудь бандой сутенеров помещений гроссмейстерского клуба не только для шахматных нужд. Припарковавшись, мне пришлось пойти уточнять. К разочарованию «патрона», это оказалась обыкновенная для Запада и, возможно, популярная даже в средней Африке, но первая в нашем городе выставка эротического фото из отечественного материала. «Патрон» тут же выразил желание лицезреть сей любопытный вернисаж.

Мы с полчаса болтались по залу, уставленному стендами и фильмоскопами. Тут же, как нам сообщили организаторы, дежурили авторы самих фото, предлагавшие посетителям за небольшую входную плату оценить прелести, вероятно, всех своих приятельниц. Собчак, склонив по-эстетски голову набок, внимательно рассматривал рекламируемые фотомодели. Потом подолгу припадал к окулярам фильмоскопов, шевеля при этом губами, будто пытался среди голых найти своих знакомых. Люди таращились на него.

* * *

Исаакиевский собор, как и Александрийская колонна, обессмертившие имя обрусевшего француза А. Монферрана, заплатившего за творение рук своих всей без остатка жизнью зодчего, давно утвердились на визитных карточках нашего города. Собор, названный так в честь какого-то византийского монаха, канонизирование которого, вероятно, совпало с днем рождения Петра Великого, заслонил своим купольно-колоннадным великолепием Мариинский дворец, отражаясь на лаковых полах старинных паркетов помещений, выходящих окнами на площадь.

В моей памяти с юных лет он запечатлен грандиозным снаружи и гулко пустынным изнутри. При резких оттепелях зимой громадный собор всего за несколько часов становился совсем седым, покрываясь толстенным слоем инея, дивно искрящегося в лучах холодного солнца. Заходя внутрь, все дети часами завороженно ждали очередного падения спичечного коробка, сбиваемого длинной иглой маятника Фуко, подвешенного к самому куполу на 120-метровом тросике, который в этом Божьем храме должен был, по мнению атеистов, наглядно демонстрировать незыблемость теории Джордано Бруно и других еретиков, спаленных на кострах инквизиции.

Директор этого собора Георгий Петрович Бутиков, ведя бесконечные наружные и внутренние ремонты, заботился также и о том, чтобы под собственным исполинским весом здание не ушло в болотистую почву «Северной Венеции». Подобные опасения имели достаточно веские основания. На протяжении многих лет выдвигались всяческие нервозно-дерзновенные планы по спасению собора, конкурировавшие, разве что, с борьбой за сохранение известной башни в Пизе. Не знаю, как в действительности обстояло дело с проседанием каменного колосса, но постоянная возня интеллектуалов вокруг этого вопроса все время привлекала к Исаакию внимание не только исключительной красотой его уникальных конструкций, но и возможностью быть свидетелями редчайшей катастрофы.

* * *

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II решил провести божественную литургию именно в этом храме, остывшем от дыхания паствы за много лет демонстрации там маятника Фуко. Планируемому событию предшествовали довольно основательные, как и все, что делала церковь, приготовления.

Богослужение было объявлено на завтра в первой половине дня, и у меня, после посещения Собчаком выставки эротического фото, оставались считаные часы. Не получив никаких конкретных указаний от «патрона», я быстро набросал план мероприятий, который он сразу одобрил, даже не взглянув. Затем позвонил директору гостиницы «Ленинград» Г. Тимощенко. Забронировал, не указывая фамилию, номер «люкс», сказав, что скоро заеду с уточнениями. После чего связался в Москве с Л. Сухановым, помощником Ельцина, и выяснил все необходимые детали встречи. Еще нужно было заказать машины в аэропорт, завтрак с цветами в номер и провести массу чисто аппаратных операций, в том числе договориться с «патроном» о времени и месте вступления его самого в сценарий посещения Б.Ельциным нашего города.

Утро выдалось солнечным, ветреным и прохладным. Я поеживался, стоя у входа в гостиницу «Ленинград». Машины в рассчитанное время подошли к очищенной от посторонних площадке. Ельцин первым резво вышел из автомобиля и, поздоровавшись, легко взбежал по ступенькам ко входу. За ним, тяжело ступая, с хмурым лицом, едва кивнув, проследовал Собчак. Таким расстроенным я его еще не видел. Мне показалось, что за время, прошедшее с поездки в Приозерск, Ельцин как-то постройнел, что ли. В дверях к нему кинулись Маша и Карина, обе пантерной красоты, с огромными букетами разноцветных роз. Ельцин, от неожиданности отпрянув, опешил, а затем разулыбался. «Патрон» помрачнел еще больше. Вместе с Ельциным были два охранника и помощник. Все направились к ожидавшему их лифту. Но стоило зайти в него Ельцину с Собчаком, как лифт, к ужасу директора гостиницы, тут же отключился. «Патрон» уставился на директора, всем своим видом тут же требуя объяснений по части неполадок, а Ельцин, махнув рукой, спросил меня, на каком этаже номер, и, не раздумывая, быстрым шагом высокорослого человека стал подыматься пешком по боковой лестнице. За ним вприпрыжку еле поспевала свита. Встречные с удивлением жались к стенам.