– Ты помнишь, что, возможно, здесь несчастный случай или стечение обстоятельств?

– Я все помню.

– Посмотри список. У меня уже двенадцать человек. Девять мужчин, три женщины. Крупных и маленьких собак я отбрасываю. По моему разумению, пес был средних размеров.

Марк пробежал глазами список. Краткие описания, возраст, повадки. Он перечел все несколько раз.

– Я устал и хочу есть, – сказал Кельвелер. – Можешь меня заменить на несколько часов?

Марк кивнул и вернул Кельвелеру список.

– Оставь себе, он тебе вечером понадобится. У меня два пива осталось, хочешь?

Они молча выпили по бутылке.

– Видишь, мужик идет, вон там, дальше, справа? Не смотри прямо, смотри украдкой. Видишь?

– Вижу, и что?

– Это опасный тип, бывший палач, а возможно, и того хуже. Ультрареакционист. Знаешь, куда он ходит вот уже почти неделю? Черт, да не пялься ты так, уткнись в свое пиво.

Марк сделал, как было велено. Уставился на горлышко своей бутылки. У него не получалось глядеть украдкой, да еще в темноте. Честно говоря, он ничего не видел. Только слышал голос Кельвелера, шептавший над ухом:

– Он идет на третий этаж дома напротив. Там живет племянник депутата, у которого свой путь. И мне хотелось бы знать, с кем он и знает ли об этом депутат.

– Я думал, что все дело в собачьем дерьме, – прогудел Марк в бутылку.

Когда дышишь в бутылку, выходят потрясающие звуки. Будто ветер на море дует.

– Это другая история. Депутата я оставил Венсану. Он журналист и прекрасно с этим справится. Он вон там, на другой скамейке, видишь, парень спит.

– Вижу.

– Можешь поднять голову, реакционист уже наверху. Только веди себя естественно. Эти ребята смотрят в окна.

– Вон собака, – заметил Марк, – средних размеров.

– Отлично, записывай, идет сюда. 18.42, скамейка 102. Женщина за сорок, волосы темные, жесткие, средней длины, высокая, худощавая, не слишком привлекательная, хорошо одета, обеспеченная, синее, почти новое пальто, брюки. Идет от улицы Декарта. Погоди, пес решил пописать.

Марк глотнул пива, пока пес мостился у дерева. Будь немного темнее, написал бы прямо ему на ботинки. Совсем отупели эти парижские собаки. Рассеянная хозяйка покорно стояла рядом.

– Пиши, – сказал Кельвелер. – Возвращаются тем же путем. Пес средних размеров, рыжий спаниель, старый, усталый, хромой.

Кельвелер залпом прикончил пиво.

– Ну вот, – пояснил он, – так и продолжай. Я вернусь позже. Хорошо? Не замерзнешь? Можешь заходить в кафе, от стойки видно, кто проходит. Только не вертись на лавочке как чумовой, сиди спокойно, будто пришел пива выпить или ждешь женщину, а она все не идет.

– Я знаю.

– Через два дня у нас будет список завсегдатаев. Потом начнем слежку, чтобы узнать, кто они и где живут.

– Ясно. Что это у тебя в руке?

– Это моя жаба. Надо ее освежить слегка.

Марк стиснул зубы. Ну конечно, этот тип чокнутый. А теперь и он влип.

– Не любишь жаб, да? Он безобидный, мы с ним болтаем, вот и все. Бюфо – его так зовут, – слушай меня внимательно: парня, с которым я разговариваю, зовут Марк. Он родня Вандузлера. А родня Вандузлера – наша родня. Он будет следить за собаками вместо нас, пока мы поужинаем. Усек?

Кельвелер поглядел на Марка:

– Приходится все ему объяснять. Жутко бестолковый.

Луи улыбнулся и сунул Бюфо в карман.

– Нечего так смотреть. Жабы очень полезны. Чтобы до них дошло, приходится все очень упрощать, иногда это нервы успокаивает.

Кельвелер улыбнулся еще шире. У него была особенная улыбка, заразительная. Марк улыбнулся в ответ. Подумаешь, жаба. За кого тебя люди примут, если будешь бояться жаб? Да, Марк ужасно боялся дотронуться до жабы, но еще сильнее он боялся прослыть дураком.

– Можно мне взамен узнать кое-что? – сказал Марк.

– Спрашивай.

– Почему Марта зовет тебя Людвиг?

Кельвелер снова достал жабу.

– Бюфо, – обратился он к ней, – а родственник Вандузлера, оказывается, больший зануда, чем я думал. Что скажешь?

– Можешь не отвечать, – промямлил Марк.

– Ты такой же, как твой дядя, притворяешься безразличным, а сам хочешь все знать. А меня убеждали, что тебе хватает Средневековья.

– Не совсем и не всегда.

– Я и сам удивлялся. Людвиг – это мое имя. Луи или Людвиг, так или сяк, на твой выбор. Так всегда было.

Марк поглядел на Кельвелера. Тот гладил Бюфо по голове. Жаба – мерзкая тварь. И большая к тому же.

– Что тебя еще беспокоит, Марк? Мой возраст? Подсчитываешь?

– Естественно.

– Не гадай, мне пятьдесят.

Кельвелер встал.

– Ну что? – спросил он. – Подсчитал?

– Ага.

– Родился в марте сорок пятого, как раз перед концом войны.

Марк повертел в руках пивную бутылку, глядя себе под ноги.

– А твоя мать кто? Француженка? – равнодушно спросил он.

И в то же мгновение подумал: хватит, оставь его в покое, какое тебе дело?

– Да, я всегда жил здесь.

Марк кивнул. Он все вертел и вертел бутылку в руках, не отрывая глаз от асфальта.

– Ты эльзасец? Твой отец из Эльзаса?

– Марк, – вздохнул Кельвелер, – не будь дураком. Меня называют Немцем. Довольно с тебя? Соберись, вон собака идет.

Кельвелер ушел, а Марк взял список и карандаш. «Пес средних размеров, породу не знаю, я в этом не разбираюсь, и вообще собаки меня бесят, черный, с белыми пятнами, полукровка. Мужчина за шестьдесят, невзрачный, с большими ушами, отупевший от работы, на вид придурок, хотя нет, не совсем. Пришел с улицы Бленвиль, без галстука, шаркает, коричневое пальто, черный шарф, пес делает свое дело в трех метрах от решетки, теперь понятно, что сучка, уходят в другую сторону, нет, заходят в кафе, подожду, пока выйдут, посмотрю, что он пьет, и тоже зайду выпить».

Марк сел у стойки. Хозяин средней собаки пил «рикар». Он вел беседу о том о сем, ничего особенного, но Марк все записывал. Если уж занимаешься всякой ерундой, то делай свое дело хорошо. Кельвелер будет доволен, он запишет каждую мелочь. «Немец»… родился в 1945-м, мать француженка, отец немец. Он хотел знать, вот и узнал. Не все, конечно, но он не станет приставать к Луи, чтобы узнать продолжение, узнать, не был ли его отец нацистом, спросить, был ли его отец убит или уехал в Германию, была ли его мать после освобождения обрита за связь с врагом, – он не задаст больше вопросов. Волосы отросли, мальчик вырос, Марк не станет спрашивать, почему его мать вышла замуж за солдата вермахта. Он больше не задаст вопросов. Мальчик вырос и носит фамилию солдата. И с тех пор выслеживает преступников. Марк водил карандашом по руке, было щекотно. Чего он к нему прицепился? Его наверняка донимали этими вопросами все кому не лень, и Марк повел себя не лучше других. Главное, не проболтаться Люсьену. Люсьен копается только в Первой мировой, но все-таки.