Декка сидела в карете напротив меня, в неудобной парадной одежде. Она совсем не походила на свою сестру, Милли, которая все утро выбирала ленты для волос и настояла, чтобы ее шляпку украсили новой атласной ленточкой. Их отец сидел, вольготно закинув руку за спину сына, а мать примостилась в уголке с аляповатым ридикюлем на коленях. Миссис Ингланд не пожелала взять малыша Чарли на руки и за все четыре дня, которые я тут провела, ни разу не появилась в детской.

Каждый вечер я приводила детей в гостиную, где мистер Ингланд играл с ними, а миссис Ингланд лишь молча наблюдала. Она пристраивалась на ручке кресла, словно не собиралась задерживаться, и облегченно вздыхала, когда по прошествии получаса Тильда, наконец, объявляла, что стол накрыт к ужину.

Заметив столь явное нежелание матери общаться с детьми, я поняла, что составила о миссис Ингланд неверное мнение, и, признаюсь, была разочарована увиденным. В те дни я часто вспоминала миссис Рэдлетт: как она украдкой присылала мне из кухни кусок пирога, как она играла с нами в саду, вставая на колени и не задумываясь о том, что пачкает юбку. Миссис Ингланд не выходила из спальни, даже завтракала там, и появлялась в столовой, только чтобы отобедать с мужем, когда мистер Ингланд приходил с фабрики в четверть первого. Хозяйка часто носила белое и передвигалась бесшумно – мягкая обувь не стучала по каменному полу, словно эта женщина была соткана из кружева. Но больше всего меня изумляло, что мистер Ингланд играл роль хозяина и хозяйки дома одновременно. Он распорядился, чтобы с любыми вопросами я обращалась к нему, и даже при случае приходил в детскую поцеловать детей на ночь. Я согласовывала с ним недельное меню и лишь затем передавала миссис Мэнньон. Просила у него денег на пополнение аптечки и обратилась по поводу новой обуви для детей. Беспокоя мистера Ингланда очередной просьбой, очередным пустяком, я переживала, что стану для него как кость в горле, что он вскоре меня возненавидит, но мои опасения оказались напрасны. Мистер Ингланд неизменно пребывал в прекрасном расположении духа, шутил и сыпал комплиментами.

Предыдущим вечером он признался, что в детской впервые царит идеальный порядок, и я ощутила, как внутри меня тихо засияла гордость.

– Ваша семья ходит в церковь, няня Мэй? – спросил меня мистер Ингланд.

– Нет, сэр.

По воскресеньям мы перемывали товар на неделю, пока отец подбивал деньги в гроссбухах. Большой, добела выскобленный стол был сердцем нашего дома, где мы делали все: шили, чистили овощи, сбивали масло, ели. Отец сидел в нарукавниках, сосредоточенно хмурясь над бухгалтерскими книгами, мы работали у него под боком, а мама готовила обед. Если Тед и Арчи слишком шумели, папа их выгонял. У отца не ладилось с большими числами, и он просил меня проверить расчеты. Я водила по строчкам пальцем, замечая, как он беспокойно переводит взгляд от чисел на мое лицо и обратно. Около половины сумм было записано неверно, и я аккуратно исправляла ошибки. «Что бы я без тебя делал, Рубарб?» – говаривал отец, со вздохом пододвигая к себе гроссбух.

Миссис Ингланд взглянула на меня из-под широких полей шляпы. На ее шее виднелось тоненькое золотое распятие.

– Вот бы и нам не ездить в церковь, – подал голос Саул. – Там скучно и плохо пахнет.

Под усами мистера Ингланда промелькнула улыбка, мы с ним переглянулись, а потом он произнес:

– Так ты окончательно отобьешь у няни Мэй желание ехать. Вы когда-нибудь бывали на мессе?

– Нет, сэр.

– А как у вас с латынью?

– Боюсь, не очень, сэр.

– Тогда ваши мысли могут начать разбредаться. Мы приехали.

Церковь располагалась на широкой пыльной улице напротив небольшого парка. За ухоженными газонами и цветниками виднелся канал, по которому лошади тянули груженые баржи. В церкви было прохладно и пахло плесенью. Мы заняли две свободные скамьи впереди. Супруги Ингланд и Саул уселись в первом ряду, а я с малышом и девочками устроилась за ними. Дети вели себя безупречно, даже Милли не шумела, хотя порой немного ерзала, слушая монотонную речь священника. Ингланды оказались среди двух-трех самых хорошо одетых семейств. Приход в основном состоял из простых рабочих людей, которые то и дело с любопытством поглядывали на меня с детьми.

Спустя десять минут после начала проповеди Чарли заплакал. Я положила ему палец в ротик, и малыш тщетно попытался его сосать. Тогда я дала малышу узелок, свернутый из носового платка, но и это не помогло. Чарли выгибался, собираясь разреветься не на шутку.

Когда я поднялась, чтобы выйти с малышом на улицу, неожиданно обернулась миссис Ингланд.

– Я возьму его, – шепнула она.

Я опешила от неожиданности и молча протянула ей малыша. Миссис Ингланд пробралась мимо сына и мужа и пошла по проходу, оставляя за собой слабый аромат талька. Я обернулась и стала смотреть ей вслед, но, заметив, что на меня уставились несколько пар глаз, вынуждена была сесть ровно.

Обе девочки витали в облаках, Декка зевала. Через несколько минут дверь скрипнула и рядом со мной послышались мягкие шаги. Миссис Ингланд отдала мне Чарли, который молча сопел с красными щеками, и вернулась на место. Неизменный шелковый ридикюль хозяйка поставила рядом с собой на скамью и руками в безупречно чистых перчатках взяла псалтырь.

Прихожане начали подниматься со скамей и выстроились в очередь к алтарю. Я спросила у Декки, что выдает священник, и она ответила, что это причащение: взрослые получают хлеб и вино, а дети – благословение. Трое старших детей без возражений встали за родителями в медленно движущуюся очередь. Мистер Ингланд кивал многочисленным знакомым, взгляд которых я потом неизменно ловила на себе. В своей форменной одежде я чувствовала себя эдаким экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение. Впрочем, две маленькие девочки робко мне улыбались. На мое счастье, когда Ингланды почти достигли алтаря, Чарли заныл, и я под прицелом десятков глаз вынесла его на улицу.

С Чарли на руках я пришла в небольшой парк через дорогу и поставила малыша на извилистую дорожку с симпатичными бордюрами, в конце которой виднелся военный мемориал. Стояло воскресное утро, и в парке не было ни души. Лишь одинокий мужчина сидел с газетой на зеленой скамейке. Чарли радостно потопал к клумбе с фиалками и бархатцами. Заметив, что малыш вот-вот залезет туда ногами, я взяла его за ручку, и мы медленно пошли в сторону канала.

Мужчина на скамейке пожелал мне доброго утра, и я ответила ему тем же.

– Упрямый молодой человек, я погляжу? – решил он продолжить разговор.

– О да, – кивнула я.

– Готов биться об заклад, твоей няне и присесть некогда, – произнес незнакомец, глядя на Чарли, который упал, успев выставить вперед кулачки, и разревелся.

Я быстро подняла малыша и вытерла испачканные ручки связанным в узелок носовым платком. Мужчина подался вперед, оперев локти на колени. Кожа у него была темная и загрубевшая от солнца. Руки выдавали в нем рабочего – с навечно въевшимися грязью и маслом. Под ногтями чернела грязь.