– А вы где учитесь?

– В МИРЭА. Радиоэлектроники и автоматики.

– Значит, вы математик?

– Почему математик? Инженер. Буду. Может быть… А вы кто?

Она махнула рукой.

– Не пойми кто.

Он засмеялся и внимательнее посмотрел на нее:

– Это как это?

– Я в Педе учусь.

– Ну, вот. Значит, учитель. А это звучит гордо.

– Нет уж спасибо. Не хочу быть учителем.

– А кем хотите?

– Писателем.

Он присвистнул.

– Что вы говорите? И много уже написали?

Маню подмывало рассказать историю с журналом, но эпопея получалась длинной и она боялась спугнуть мгновенно мелькнувший интерес. Но парень вдруг остановился и начал что-то искать в карманах.

– Мне позвонить надо…

– А у меня карточка есть.

– Да у меня тоже есть, найти надо…

Но она уже протягивала ему свою телефонную карточку.

Поговорив с кем-то минуты три, парень повеселел.

– Пошли вон в тот дворик посидим.

Маня обрадовалась неожиданному повороту. Когда сели на лавочку, он достал из сумки пачку сигарет, предложил Мане. Закурили. Она сказала:

– У меня сегодня такой день был. Ужасный… Ну, все плохо. Все абсолютно.

Парень кивнул.

– Вот и у меня тоже. Если Семеныча не выпишут, вообще не знаю, что делать…

– Этого твоего дедульку?

– Это он только с виду дедулька. Его б энергию, да в мирных целях.

– Слушай, а тебя как зовут? Меня – Маня.

– А меня Петя.

– Ты из-за какого-то дедульки переживаешь. А представляешь, когда папа…

– Да я из-за него не переживаю. Он только косит под больного. Манера у него такая, дело не дело – проверяться. Любит себя до безумия. Ну, ложился бы хоть не в дипломное время…

Выяснилось, что у Пети через два дня защита диплома, а Семеныч мало того что замучил претензиями, так еще за неделю до защиты лег в больницу. Видите ли, у него плановое обследование. Правда, обещал к защите выписаться. Но он и там угомониться не может. Петя ему уже третий раз что-то пересчитывает, а тому все не так. Когда он выбирал руководителя, сразу объяснил, что хочет в аспирантуру. Семеныч сказал, что обещать ничего не может, все будет зависеть от Пети, но он на Петю очень надеется. А сейчас поет, что об аспирантуре даже смешно заикаться. Работа на дипломную с трудом тянет. Если б заранее знал, сроду бы с ним не связывался. Думал, раз из деда песок сыпется, то ему уже ничего не надо. Просчитался. Правда, когда понял, что с аспирантурой облом, подстраховался, принес в деканат справку, что его берут в один НИИ. Там его двоюродный брат работает. Не совсем по его специальности, но это не принципиально. В деканате обещали дать свободное распределение. Но он уже теперь ни в чем не уверен.

– Ладно, пора. Мне тут еще его каракули разбирать.

По дороге к метро Маня судорожно соображала, как бы поудачнее ввернуть про редакцию, но сейчас это звучало как-то неуместно.

– А у меня тоже такое творится. Я уж тебе в другой раз расскажу.

Петя намек не понял и телефон не попросил.

Весь вечер Маня думала, как бы отговорить маму от завтрашней поездки в больницу. Тем более отец вечером позвонил, они долго разговаривали, в основном, как она поняла, о ее рассказе. А потом еще она взяла трубку. Отец шутил, велел не кукситься, мол, не сразу Москва строилась, главное, не сдаваться, и все получится. Маня немного покапризничала, хотя в душе радовалась, что отец сам дошел до телефона. Днем ей даже казалось, что он не встает с постели. А может быть, ей просто показалось: в больнице все выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Однако она чувствовала, что маме не стоит видеть его в таком состоянии. Маня решила сказать, что завтра ей все равно надо быть в районе Октябрьской, и она заедет в больницу, а вдвоем ехать незачем, но все решилось само собой. Заболела Скворцова с маминой кафедры, позвонила Бабаиха, ее заведующая, и лично попросила маму приехать и принять зачет у скворцовской группы. Бабаиха обычно сама не звонила, а тут снизошла. У них с мамой вообще были натянутые отношения. Это всегда было для Мани загадкой. Мама конфликтной не была и ни на что не претендовала. Это все знали. И вообще на кафедре ее любили, хотя во время разборок с начальством всегда отмалчивались. Маму это очень обижало. После звонка она расстроилась.

– Ведь знает, что папа в больнице и мне не до этого.

Ей и здесь виделся бабаевский умысел.

В коридоре отделения она сразу увидела Петю, и от волнения забилось сердце.

* * *

– Я об этом все время думаю. Кажется – ерунда, но я-то знаю… Это был мой первый грех, или не первый, но главный. Я про папу тогда не думала. Мне было важно встретить Петю.

– Ну и что? Что тут такого грешного?

– А вы не понимаете?

– Нет, не понимаю. Это в каком году было?

– В девяносто втором.

Градов развел руками.

– Ну что ж вы хотите? Вам тогда лет восемнадцать было?

– Девятнадцать.

– Вот видите. Самый гормон. Однако вы были хорошей девочкой. Ну, согласитесь.

Пациентка задумалась. Сказала неуверенно:

– Не знаю… Не очень…

Градов рассмеялся.

– Ну, нет предела совершенству. Нельзя себя клевать постоянно. Вы не можете объять необъятное.

Было в ней что-то раздражающее. Его всегда отталкивали такие святоши, которые балансировали на грани асексуальности. Ему даже больше импонировали те, которые строили из себя святых. В таких было второе дно, до которого интересно докапываться. Правда, обычно на поверку оно оказывалось не слишком презентабельным, но увлекал сам процесс.

– А муж ваш что по этому поводу говорит?

Она немного смутилась.

– Я ему об этом не рассказывала.

Градов удивился. Она была из тех, кто делится с мужем всем, вплоть до сомнений по поводу цвета кала.

– А что ж так не рассказывали? Разве это хорошо скрывать от мужа свои переживания?

Он испугался, что она сейчас обидится и замолчит, но она сидела, задумавшись, и он не мог понять, почувствовала она его раздражение или нет.

– Я даже не знаю, как объяснить… Он обидится, верней расстроится… И вообще ему и так тяжело…

– Вам его жалко?

Она быстро кивнула.

– А почему ему так тяжело?

– Потому что он занимается не своим делом…

– Это он так считает или вы?