мая Молотов обвинил французское и британское правительства ни много ни мало в предательстве. «И кто, прочитав приведенные выше признания Чемберлена…, — замечает М. Карлей, — рискнет сказать, что комиссар был не прав?»[261].

6–7 июня руководители Великобритании и Франции были вынуждены принять за основу советский проект договора. Об отношении к переговорам с СССР говорил уже тот факт, что Чемберлен лично трижды летал на поклон к Гитлеру, чтобы достичь Мюнхенского соглашения. В СССР же для ведения переговоров о создании союза, призванного спасти мир в Европе, английское правительство послало рядового чиновника министерства иностранных дел — начальника Центрально-европейского бюро У. Стрэнга. «Чиновника весьма низкого уровня для такого рода переговоров, — отмечал Дирксен, да и, — впоследствии среди британских и французских офицеров, отправленных в СССР, не было ни одной заметной фигуры, имеющей полномочия принимать решения»[262]. «Посылка столь второстепенной фигуры, — по словам Черчилля, — означала фактическое оскорбление»[263].

Молотов в начале июня предложил Англии прислать в Москву министра иностранных дел, чтобы тот принял участие в переговорах. По мнению русских, отмечал Ширер, это, вероятно, не только помогло бы выйти из тупика, но и наглядно продемонстрировало бы серьезное желание Англии достичь договоренности с Советским Союзом. Лорд Галифакс ехать отказался. Вместо него предложил свои услуги А. Иден, бывший министр иностранных дел, но Чемберлен отклонил его кандидатуру[264].

Британский представитель Стрэнг прибыл в Москву 14 июня, как эксперт направленный в помощь послу У. Сидсу, но, представляя Форин офис, он выглядел как глава делегации. Так он и воспринимался Кремлем. Инструкции, данные английским правительством Стрэнгу, весьма красноречиво говорили о целях его миссии: «Британское правительство не желает быть связанным каким бы то ни было определенным обязательством, которое могло бы ограничить нашу свободу действий при любых обстоятельствах»[265]. Инструкции были настолько обескураживающими, что английский посол в Москве Сидс 13 августа отправил министру иностранных дел Галифаксу письмо с запросом: действительно ли английское правительство желает прогресса в переговорах[266].

Для Москвы позиция Лондона не была секретом, но ей ничего не оставалось, как следовать старой русской поговорке «с паршивой овцы, хоть шерсти клок». В официальных документах Советского правительства в те дни говорилось: «Германия и другие страны реакционно-фашистского блока — смертельная угроза человеческой цивилизации. С другой стороны, страны англо-французского блока — это тоже империалистические, но неагрессивные, миролюбивые державы, страны буржуазно-парламентской демократии, которые ведут борьбу за сохранение status quo. Конечно, у правящих кругов Англии и Франции есть свои империалистические расчеты. Они стремятся сохранить систему колониального гнета, расширить свои колониальные владения. Они стремятся направить агрессию фашистской Германии против Советского Союза. Но в то же время они выступают и против фашистских планов «нового мирового порядка» и в этом отношении могут быть союзниками СССР»[267].

И дело, хоть и со скрипом, пошло. К середине июля согласовали перечень обязательств сторон, список стран, которым даются совместные гарантии, и текст договора. Оставались не согласованны только два вопроса, которые стали камнем преткновения на пути к союзу трех стран. Вопросы касались: «косвенной агрессии» и военного соглашения:

Косвенная агрессия

Термин «косвенная агрессия» был взят из текста английских гарантий Польше. Под косвенной агрессией понималось то, что случилось с Чехословакией. СССР расширил это понятие[268]. По словам Молотова, «косвенная агрессия» — это ситуация, при которой государство «жертва» «соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы» произвести действие, «которое влечет за собой использование территории и сил этого государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон»[269].

Протест «потенциальных союзников» вызвали слова «или без такой угрозы», а также распространение определения «косвенная агрессия» на страны Прибалтики, которые вообще не просили о каких-либо гарантиях[270]. Но Советское правительство настаивало: «Отсутствие гарантии СССР со стороны Англии и Франции в случае прямого нападения агрессоров, с одной стороны, и неприкрытость северо-западных границ СССР, с другой стороны, могут послужить провоцирующим моментом для направления агрессии в сторону Советского Союза»[271].

Форин офис тянул с ответом, по его мнению, при такой трактовке «косвенной агрессии» Советы могли оправдать интервенцию в Финляндию и Прибалтийские государства даже при отсутствии серьезной угрозы со стороны нацистов[272]. «Поощряя Россию в вопросе вмешательства в дела других стран мы, — утверждал Галифакс, — можем нанести не поддающийся исчислению ущерб своим интересам, как дома, так и по всему миру»[273].

Французский МИД, наоборот, проявлял активность, его подогревало дыхание приближающейся войны, и обеспокоенный министр иностранных дел Ж. Бонне писал своему послу в Лондоне: «Колебания британского правительства накануне решающей фазы переговоров рискуют сегодня скомпрометировать… судьбу соглашения…», при этом, указывал Бонне, Франция «предпочитает трудности, которые может повлечь принятие русского определения косвенной агрессии, серьезной и намеренной опасности, которая последовала бы за провалом… переговоров»[274].

Тем временем британские послы в Прибалтийских странах сообщали о растущей там озабоченности и враждебности Советам. В начале июня Эстония и Латвия подписали пакт о ненападении с Германией, и германские военные специалисты занялись инспекцией их приграничных оборонительных сооружений[275].

В начале июля французский посол Наджиар предложил разрешить противоречия относительно стран Прибалтики в секретном протоколе, чтобы не толкать их в объятия Гитлера самим фактом договора, который фактически ограничивает их суверенитет[276]. Великобритания 17 июля поддержала французское предложение, включив по требованию СССР в секретный протокол Турцию, Эстонию, Латвию и Финляндию. 2 августа англо-французская позиция сдвинулась еще на дюйм — было принято общее определение «косвенной агрессии». Внесена была лишь поправка, что в случае если возникнет «угроза независимости и нейтралитета» «без угрозы силы», вопрос должен разрешаться на основе совместных консультаций. СССР такой ответ не устраивал, пример Чехословакии показывал, что подобные консультации могут продлиться дольше, чем необходимо времени для захвата государства.

Прошло уже более двух месяцев с начала переговоров, а конца все так и не было видно. В задержке переговоров английское и французское правительства, перед общественностью своих стран, обвиняли Советский Союз, который, утверждали они, выдвигает все новые и новые требования. По словам Карлея, это было откровенной ложью: неправда то, «что Молотов постоянно выдвигал перед Сидсом и Наджиаром все новые и новые требования. Основы советской политики были четко определены еще в 1935 г… Не были новыми проблемами или «неожиданными» требованиями вопросы о «косвенной агрессии», о гарантиях странам Прибалтики, о правах прохода и о военном соглашении. Даладье лгал, когда говорил, что советские требования… явились для него сюрпризом»[277].

Молотов терял терпение и в телеграмме своим полпредам в