Поднявшись до середины лестницы, охранник услышал, как внизу захлопнулась дверь. Остановился, ощутив внезапный озноб. Неужели он оставил дверь открытой? Нет. Чёрт, что, если кто-то видел, как он курил марихуану? Впрочем, чего бояться? Унюхать ничего невозможно, а огонёк в темноте выглядел просто сигаретным.

В воздухе появился странный гнилостный запах, не имеющий никакого отношения к травке. Но нигде не мелькнуло ни лучика света, металлические ступени не издали ни звука под чьими-нибудь шагами. Охранник стал подниматься к верхней площадке.

Достигнув её, он ощутил за спиной стремительное движение. Обернулся, и резкий толчок в грудь швырнул его к стене. Последнее, что он видел, — это как его собственные внутренности скользят вниз по ступеням. В следующий миг он перестал удивляться, откуда вдруг взялась кровь.

Вторник

Смитбек сидел в кресле, глядя на чёткий силуэт Лавинии Рикмен, читавшей за столом его измятую рукопись. Ярко-красные ногти барабанили, по полированной столешнице. Журналист понимал, что ритм постукивания не предвещает ничего хорошего. За окном серело очень хмурое утро.

Комната не походила на типичный музейный кабинет. Беспорядочных стоп бумаг, журналов и книг там не было. Зато полки украшали безделушки со всего света: кукла сказочника из Нью-Мексико, бронзовый тибетский Будда, марионетки из Индонезии. Стены были окрашены в светло-зелёный цвет, пахло сосновым освежителем воздуха.

По краям стола миссис Рикмен правильно и симметрично, как кусты во французском парке, были размешены ещё несколько экзотических вещиц: агатовое пресс-папье, костяной нож для бумаг, японская нэцкэ[5]. За столом восседала сама Рикмен, чопорно склонившаяся над рукописью. Смитбек находил, что её рыжие кудри выглядят на фоне зелёных стен особенно отвратительно.

Постукивание то ускорялось, то замедлялось, когда Рикмен перелистывала страницы. Наконец она перевернула последнюю, аккуратно сложила листы и поместила рукопись в самый центр стола.

— Так, — сказала она с весёлой улыбкой, — у меня есть несколько замечаний.

— О, — произнёс Смитбек.

— К примеру, раздел о человеческих жертвах, которые приносили ацтеки. Он слишком спорный. — Рикмен грациозно послюнила палец и отыскала нужную страницу. — Вот здесь.

— Да, но ведь на выставке…

— Мистер Смитбек, на выставке эта тема представлена со вкусом. А здесь безвкусно. Слишком картинно.

Она перечеркнула страницу.

— Написано ведь совершенно правдиво, — возразил Смитбек, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— Меня интересует акцент, а не правдивость. Описание может быть совершенно точным, но если придать ему неверный акцент, оно произведёт ложное впечатление. Позвольте напомнить вам, что в Нью-Йорке много испанцев.

— Да, но каким образом это может оскорбить…

— Пойдём дальше. Этот раздел о Гилборге надо убрать.

Она провела черту ещё по одной странице.

— Но почему…

Рикмен откинулась на спинку кресла.

— Мистер Смитбек, экспедиция Гилборга была вопиюще неудачной. Она искала несуществующий остров. Один из членов экспедиции, как вы старательно подчёркиваете, изнасиловал туземку. Мы сознательно избегали упоминания о Гилборге на выставке. Неужели так уж необходимо документировать неудачи музея?

— Но ведь его коллекции превосходны! — слабо запротестовал журналист.

— Мистер Смитбек, я не уверена, что вы поняли суть этого задания. — Наступила долгая пауза. Постукивание возобновилось. — Неужели вы полагаете, что музей нанял вас и платит вам, чтобы вы документировали неудачи и контроверзы?

— Но ведь неудачи, как и сомнительные случаи, неотделимы от науки. Кто станет читать книгу, в которой…

— Многие корпорации спонсируют музей, и этим корпорациям вполне может не понравиться кое-что в вашей рукописи, — перебила миссис Рикмен. — И здесь упомянуты весьма темпераментные этнические группы, у которых могут найтись сильные возражения.

— Но ведь речь идёт о делах многовековой давности…

— Мистер Смитбек!

Миссис Рикмен лишь немного повысила голос, но эффект был достигнут. Воцарилось молчание.

— Мистер Смитбек, должна сказать вам с полной откровенностью… — Она не договорила, быстро поднялась, обогнула стол и встала прямо позади журналиста. — Должна сказать, — продолжила миссис Рикмен, — что вы слишком долго не можете встать на нашу точку зрения. Вы пишете книгу не для коммерческого издателя. Говоря прямо, нам нужно благоприятное освещение, какое вы придали Бостонскому аквариуму в своей предыдущей книге. — Она обошла кресло, на котором сидел Смитбек, и с чопорным видом присела на край стола. — У нас есть к вам определённые требования, и мы вправе их предъявлять. Это… — Она начала загибать костлявые пальцы. — Первое: никаких контроверз. Второе: ничего такого, что может оскорбить этнические группы. Третье: ничего такого, что может повредить репутации музея. Разве они столь уж непомерные? На последней фразе дама понизила голос, подалась вперёд и стиснула своей сухой рукой руку Смитбека.

— Я… нет, — выдавил Смитбек с почти неодолимым желанием вырвать руку.

— Отлично, значит, договорились. Миссис Рикмен придвинула к журналисту рукопись.

— Теперь необходимо обсудить ещё один небольшой вопрос. — Говорила она очень чётко. — В рукописи вы несколько раз цитируете интересные комментарии людей, «близких к выставке», но не называете источников. В этом нет ничего особенного, понимаете, но мне хотелось бы иметь их список — для моих файлов и только.

Она выжидающе улыбнулась.

Смитбеку это не понравилось.

— Видите ли, — сдержанно ответил он, — я бы хотел вам помочь, но не позволяет журналистская этика. — И пожал плечами.

Улыбка миссис Рикмен мгновенно увяла, она открыла рот, собираясь заговорить. Но тут, к облегчению Смитбека, зазвонил телефон. Журналист поднялся, взял рукопись и направился к выходу. Когда закрывал дверь, до него донёсся вздох, похожий на стон.

— Как, ещё одно?

Дверь закрылась.

Д’Агоста никак не мог освоиться в зале человекообразных обезьян, среди чучел усмехающихся шимпанзе, висящих на искусственных деревьях, с их волосатыми шкурами и большими человеческими руками, на которых были настоящие ногти. Лейтенант недоумевал, почему учёные так долго не могли установить, что человек произошёл от обезьяны. Это должно было быть ясно с первого взгляда на шимпанзе. Д’Агоста где-то слышал, что они совсем как люди: легко возбудимые, вечно дерутся, даже убивают и поедают друг друга. Чёрт возьми, думал он, можно ведь, наверное, как-то пройти по музею, минуя этот зал.