поджала губы и снова села. Она тяжело дышала, и Алиса видела, как под накинутым на плечи пледом вздымается грудь.

— Я сегодня закончила раньше. — Гнев матери вдруг куда-то улетучился. — Вернулась домой, а тебя нет.

В наступившей тишине было слышно, как шумят волны.

Алиса взялась за перила и прошла мимо Сони, но остановилась и обернулась.

— Я думала, что тебе нравится быть одной, — сказала она, — что ты только этого и ждешь.

— Ты о чем это?

Алиса не ответила. Она все еще держалась за перила. Холодный металл, от которого кожа немела и словно становилась чужой.

Соня похлопала рукой по ступеньке.

— Может, присядешь?

Алиса неохотно опустилась рядом. Перед ними лежало черное озеро. Ни противоположного берега, ни деревьев видно не было. Контуры стерлись.

— Ты спрашивала меня, — начала Соня, — не покончил ли Иван с собой. — Она умолкла и повернулась туда, откуда доносился шум волн. — Когда мы приехали сюда впервые, он выбрался из машины и спустился к заливу. Я подошла. Он стоял в воде с завернутыми до колен брюками, запрокинув голову и закрыв глаза. Он сказал, что это, должно быть, самое красивое место на Земле. Сказал, что здесь мы будем счастливы. Все трое. Так и было. Первые несколько лет.

Соня помолчала. Плед сполз и лежал у нее за спиной, но она этого не замечала.

— Он много путешествовал, ездил по миру и давал концерты — даже когда мы переехали сюда, но со временем все меньше. Он говорил, что ему стало труднее уезжать. Не хотел нас оставлять. За несколько дней до отъезда Иван был сам не свой, лежал в кровати, не мог ничего делать. Ему приходилось себя пересиливать. И в конце концов он не справился. После последней поездки — в Санкт-Петербург — твой отец вернулся домой совсем больным, похожим на привидение… И сказал, что больше не может. После этого он стал работать кантором в приходе. Считал это передышкой, способом отдохнуть, а потом вернуться с новыми силами. Полагал, что такая работа даст ему свободу, что он заживет размеренно, по заведенному порядку — а ведь Иван всегда презирал подобный образ жизни. Но когда я засомневалась, он разозлился. Даже слушать не пожелал. — Мать вновь помолчала, а после продолжила: — В детстве они жили довольно бедно, твой отец и его тетя со стороны отца. Когда родители Ивана умерли, она взяла его на воспитание и увезла к себе в Хельсинки. Когда у него обнаружился талант, вся его жизнь перевернулась. Твоему отцу это нравилось: быть в центре внимания, стоять перед публикой. Я не знаю, почему он это разлюбил и не захотел и дальше этим заниматься. Иван уже работал кантором, а ему по-прежнему присылали приглашения, но он всегда отказывался. Затем приглашать перестали. Я заметила, что это задело его, но он ничего не хотел обсуждать. Зато стал больше времени проводить на репетициях хора. Он был одержим ими. Он не понимал, что делает, не понимал, что это было ошибкой. Все было большой ошибкой.

— Почему? — не поняла Алиса.

— Прежде всего он был концертным пианистом. По-моему, он не осознавал, во что лезет и как много потеряет. Я думаю, что этих изменений он не перенес. Не перенес посредственности. У него были очень высокие требования. А здешний хор — он состоял из обычных людей безо всякой подготовки, они и в толк не могли взять, к каким высотам стремился Иван. Не понимали, что он лишь хотел раскрыть в них лучшее. Но для этого требовались репетиции и дисциплина. А у них амбиций не было, и они не осознавали, что он мог им дать. Они оказались неблагодарными. И твой отец был так горько разочарован, так зол… он вышел из себя.

Лицо Сони исказилось, — несмотря на то, что она отвернулась, от взгляда Алисы это не укрылось.

— Такое случилось лишь однажды, однако стало ясно: чуда не произойдет. Иван был одним из величайших, настоящим волшебником — его любили, им восхищались. И вдруг он стал никем. Это произошло очень быстро, как по мановению руки. С тех пор они старались не смотреть мне в глаза. Представляешь, Алиса? Даже в глаза мне не смотрели.

— Они — это кто?

Но Соня, казалось, не слышала.

— Они винили во всем его, а за собой вины не замечали. Они могли бы дать ему шанс. Но не дали. Они отобрали у него все. Работу, музыку. Считали его высокомерным и надменным… По-моему, они наслаждались.

Соня задрожала. Алиса взяла плед и укутала им мать.

— Музыка значила для него все, — сказала Соня. — И ты. Он любил тебя больше всего на свете. — Она повернулась к Алисе и сжала ей руку. — Вот почему я знаю точно: он не покончил с собой. Понимаешь, Алиса? Он бы никогда не смог тебя покинуть.

Алиса стояла посреди комнаты, гладила руку выше локтя и думала о Юнатане. О его пальцах, которые касались ее. О его влажной коже. Она чувствовала, как внутри разливается спокойствие, и ее тянуло поддаться и отпустить все тревоги, все планы, волнение из-за экзаменов, из-за того, что наступит потом.

Ей следовало бы сохранить это мгновение, потому что она знала — оно не повторится. Больше она туда не пойдет.

На столе лежала раскрытая книга. А на комоде стояло блюдце с таблеткой. Алиса выпила воды из стакана, а таблетку выбросила в мусорную корзину. Упущенное время еще можно нагнать.

Она просидела несколько часов напролет, и когда вышла на улицу, ночная прохлада ее оживила. Алиса направилась вниз, к воде. За соснами, где тропа разделялась, ей почудилось какое-то движение. Она подумала было, что это опять косуля. С озера подул ветер, сильный, пронизывающий, он принес запах талой воды и ила. Тонкую кофту он продувал насквозь. В заливе качался паковый лед. Льдины со скрежетом терлись друг о дружку. У ручья Алиса остановилась. Ей стало не по себе, но почему, она и сама не могла объяснить. Лишь повернув обратно к дому, Алиса увидела ее, девочку. Та неподвижно стояла на опушке леса, спокойно глядя на нее. Ее бледное лицо, руки, пальцы белели на фоне мрачных деревьев. Потом девочка исчезла, и осталась только непроницаемая стена леса, точно поглотившая ее.

Алиса шагнула туда, где стояла девочка, и замерла. Что-то было странное в неподвижной фигуре, в том, как она смотрела на нее. Как настороженное животное. Может, она все еще там, в лесу?

Стало необыкновенно тихо. Лед больше не потрескивал. Алиса повернулась к воде. Паковый лед