— Слышь, Витян, а кто это? — срывающимся голосом спросил Рафи, вышагивая в окружении трёх, высоких крупных парней с четкими татуировками. — Расскажи, чего, вообще, ждать от него?

— А чего трепать языком? Князь — это авторитетный пахан, старшими над всеми уличными сквадами поставленный, — начал Витян, уважительно понижая голос. Сразу чувствовалось, что уважал Князя, а может и боялся. Сразу и не поймешь точно. — Он любой вопрос решить может, Тех. Перед ним даже полисы на задниц цырлах ходят…

Витян начал говорить, а Рафи уже знал, что сделает. Если именно Князь похитил его сестру, он не задумываясь вышибет его мозги. До оружия, что торчало из кобуры Витяна, было рукой подать. Тем более тот ничего такого и не ожидал.

Глава 7

Марьинка, западная часть столицы, где в свое время располагался ремесленный квартал, давно уже пользовалась дурной славой. Когда-то здесь жили работники ткацкой фабрики купца-миллионщика Рябушинского, который, увлекаясь идеями французских утопистов, выстроил для своих людей целый город внутри города со своими прачечными, столовыми, школой для детишек и даже одним театром. Все дома были совершенно одинаковыми, четырехэтажными, из хорошего красного кирпича, и имели новомодный клозет с душевыми комнатами. Зимой котельные в домах топились углем, которого завсегда в избытке было. Весь город рябушинским завидовал. Всеми правдами и неправдами пытались к нему на фабрику устроиться. Рассказывали, что у главной проходной желающие поступить на службу целые баталии устраивали, друг друга смертным боем били.

Только всеми приходит конец. Упившись на радостях от рождения наследника, Рябушинский попал под извозчика и после недолгих мучений испустил дух. Супружница его, даром что женской статью вышла, купеческое дело продолжить не смогла. Полгода не прошло, как подчистую прогорела. Кредиторы, банки фабрику за долги в раз раздербанили, а остальное имущество, включая и квартал с домами работников, с молотка пошло. Новые хозяева, не будь дураками, арендную плату подняли — раз; за воду и канализацию отдельно денежку просить стали — два; уголь для отопления, вообще, золотой стал — три. Словом, побежали из этих домов работяги, как черт от ладана.

А через пару лет в брошенных домах стали всякие бродяги селиться, уличная гопота притоны устраивать, беспризорников развелось, хоть пруд пруди. Жандармы, по просьбе новых хозяев, конечно, гоняли всю эту публику и в хвост и в гриву. Только, бесполезно было. Одни выгонишь, в каталажку на пару дней определишь, а завтра — послезавтра на их место уже другие пришли. Прогонишь этих — третьи появятся.

Новые хозяева попытались продать эти дома, чтобы хоть что-то выручить. Во все газеты объявления слали, большую скидку давали. Все равно никто не шел. Дураков не было. Москва-столица по новому генеральному плану в другую сторону теперь росла, и там все толстосумы в деньгами ринулись. Здесь же желающих поселиться совсем не было.

С тех пор, вот уже три или четыре десятка лет, Марьинка со всего города и окрестностей привлекала к себе всякий лихой люд. На западе, где дома поновее и водопровод работал, обосновалась серьезная публика — мамки с бедовыми девочками, хозяева малин, скупщики краденного, конечно же иваны[1] из бывших каторжан. Зато в центре и на востоке Марьинки безраздельно властвовали сквады малолетних беспризорников, которых побаивались и полиция, и взрослые воры с грабителями. Слишком уж жестокой была пацанва, не признававшая никаких авторитетов и власти. На их территорию, где дома были особенно обветшавшие, с худыми крышами, нерабочими водопроводом и канализацией, никто старался не соваться. В противном случае можно было не только увечье получить, но и жизни лишиться.

-//-//-

В этом доме, протянувшемся почти на полсотни метров по утопавшей в мусоре улице, жили мальки, мальчишки и девчонки лет шести — девяти, будущее трёхи. Недавно примкнувшие к сквады, они еще только «проходили» сквадовскую науку, перенимая у старших трёх опыт и особые знания. Самые смышленые мальцы, кто быстро соображал и ничего не боялся, шли в уличные урки, которые промышляли на столичных рынках и ярмарках. Эти из сумок зазевавшихся дамочек и их кавалеров кошельки и часики таскали. Тугодумы и крепыши из мальков становились солдатами, чтобы свою территорию от других сквадов защищать и на честный «махач» выходить. Девчонки, если смазливые личиком и фигуркой вышли, шли по женской части, на что здесь особый спрос был.

В одной из комнаток этого дома беспокойно спал черноволосый паренек, крепко прижимавший к себе холщовую сумку. То и дело ворочался с бока на бок, ногой дергал. Иногда начинал что-то неразборчивое бормотать свистящим голосом, а то и неожиданно громко вскрикивал.

— Лана, Лана… Я здесь… Потерпи, сестренка, потрепи… Лана… Нет, нет… Стой, стой! Подожди меня!

Лишь к утру он затих. Скрючился вокруг своей сумки, а спиной вжался в плотный ком грязного тряпья. Лицо, правда, оставалось тревожным, испуганным: плотно сжатые губы, нахмуренные брови, глубокие морщины. Словно и во сне его тревожило что-то нехорошее.

-//-//-

Рафи открыл глаза и, увидев над собой облупившийся в дырах потолок, испуганно вздрогнул. Что это? Где он? Как он попал в эту халупу? Но уже через мгновение все вспомнил — и исчезновение сестры, и смерть доктора Петерсона, и странную фигуру Князя, виновного в похищении Ланы.

— Сука, — выдохнул он, одним рывком поднимаясь на ноги. — Убью…

Вчерашние переживании вновь на него нахлынули, заставляя колотить сердце, как сумасшедшее. Хотелось куда-то бежать, кричать, делать хоть что-то, лишь бы не стоять на месте.

— Урод! — на глаза попался смятый картонный ящик, который парнишка тут же пнул. Со звоном чего-то стеклянного мусор ударился о стену и вместе со здоровенным куском штукатурки свалился на пол. — Если что-то с ней случи…

Тревога внутри него и не думала успокаиваться, лишь нарастая больше и больше. В памяти всплывали обрывки «нехорошие» картинки, обрывки каких-то страшилок. Предчувствие чего-то страшного уже не шептало, а вопило во весь голос.

— Тварь! — злосчастному ящику снова досталось. От нового пинка он, вообще, в лохмотья превратился, раскидывая по комнате бумаги, тряпки и осколки стекла. — Я же тебя…

И тут среди выпавшего мусора что-то сверкнуло. Рафи сделал шаг и наклонился, поднимая с пола небольшой нож серой костяной рукояткой.

— Зарежу.

Сразу же стало ясно, что делать. Когда он окажется рядом с Князем, то бросится на него. С ножом у шеи тот все ему расскажет, ничего не скроет.

— Да, да, точно…

Тут же представил нож в руке. Ухватистый, словно сам в руку просится. Пальцы цепко ухватились за рукоять, ни за что не вырвешь. Нож качнулся вправо, влево, выписал сверкающую восьмёрку.

— Зарежу, сволочь…

Сомнений в голове больше не было. Прямо сейчас он пойдет к этому Князю и заставит его все рассказать. Все скажет, никуда не денется.

Наивно, но что ещё может придумать самый обычный пацан? Жажда мести напополам с отчаянием душили его не хуже удавки. Не к кому было идти за помощью, только на себя можно было надеяться. Вот он и рисовал в своей голове эти картины

— А потом… Потом мы с Ланой сбежим отсюда подальше, — бормотал Рафи, до боли стискивая рукоять ножа. Костяшки пальцев аж побелели. — Главное выбраться отсюда, а потом будет легче… Спрячемся в какой-нибудь деревне среди местных. Скажем, сироты, а родители от чахотки или лихоманки сгинули… На пропитание заработаем. Чай руки и ноги есть, голова тоже на плечах…

Так себе план, но паренек верил, что у него все получится.

— Главное, поближе подойти.

Рафи оказался у окна, небрежно заколоченного толстыми кривыми досками. Через щель внимательно оглядел внутренний дворик, замечая двух слонявшихся ребятишек семи — восьми лет. Наблюдатели, чужих высматривают, чтобы в случае чего подкрепление вызвать.

Сжав губы, он шагнул к выходу. Убежище Князя, как вчера рассказывал Витян, было через три дома отсюда. Можно было по крышам пробраться, никто и глазом не моргнет.

— Ой! Черт…

Но на пороге его неожиданно скрутило от боли. В глазах потемнело так, что света белого не видно стало. Ноги подкосились, отчего в ручку обшарпанной двери пришлось вцепиться.

— У-у-у, — издав тихий стон, Рафи сполз по стенке на пол. Зубы с силой сжал, чтобы не закричать от боли. — У-у…

Голова