Определив, где пахнет серой сильнее всего, Марк пошел по запаху и почти сразу наткнулся на то, что искал. Кратер был высотой ему по грудь и походил на кусок колонны из черного камня или, скорее, на старый пень с прогнившей сердцевиной. Над скважиной курился темный удушливый дымок, по которому время от времени пробегали багровые отсветы бушующего под землей пламени, видимые даже при уже взошедшем солнце. От дыры тянуло теплом, серой и еще чем-то, вонявшим еще хуже, — наверное, так может пахнуть из пасти какого-нибудь сказочного чудовища.

Время от времени что-то в глубине тяжко вздыхало, и тогда из кратера вырывалась волна горячего воздуха.

Марк поднял меч. Он держал его обеими руками — так же, как держал его Кенн во время своего первого и последнего боя. Но сейчас меч молчал, в нем не чувствовалось никакой магии, а значит, Марк мог сделать с ним все, что захочет. Быстро, не раздумывая, так чтобы боги не успели ничего понять и вмешаться, он занес Градоспаситель над кратером и разжал руки.

«Папа, Кенн, я сделал это».

Меч исчез в черном жерле, но Марк слышал, как он звякнул об один уступ, потом о другой… Задержав дыхание, мальчик вслушивался, стараясь не пропустить последнего удара о дно пропасти или всплеска, если там, на дне (как когда-то рассказывал ему староста), действительно камень кипит как вода. Марк уже начал задыхаться и сделал новый вдох, но из кратера так и не донеслось больше ни звука.

Марк поднял глаза к небу. Небо как небо — утреннее, ясное. Вон облака. Тоже — облака как облака. А чего он ждал? Известно чего: грома, молнии или какого-нибудь другого проявления ярости обманутых богов. Он ждал, что его поразят на месте. Но ничего не произошло.

Но вместо этого пришло ощущение какой-то огромной ошибки. Где-то на краю подсознания забрезжило подозрение, что бросать меч в вулкан было нельзя! Недопустимо! Ведь он это сделал для того, чтобы отомстить богам за свою исковерканную жизнь. Ну и как, им что, хуже стало? А ему самому это хоть чем-то помогло?

За все тринадцать лет Джорд ни разу не попытался совершить ничего подобного, он и не думал возвращать плату, данную за его правую руку, в лапы тех, кто ее отнял. Вместо этого он повесил ее на стену в своем доме. Он никогда не пытался сражаться этим мечом, не пытался продать его, не хвастался им — но он хранил его. И никогда до сего момента Марк не задавался вопросом, почему он это делает.

Но в одном он был уверен: отец никогда не старался избавиться от меча.

Потрясение от увиденного им на деревенской улице действия жестокой магии наконец стало отпускать мальчика, зато всплыло осознание того, что он совершенно один в диких горах, что силы его на пределе, а родной дом отныне для него закрыт. А кроме того, он только что, повинуясь дурацкой гордости, совершил настолько чудовищное богохульство, что теперь превратится в жертву, которую будут преследовать не только люди, но и боги.

Марк бессильно оперся на камень и замер, вдыхая струившиеся из жерла черного каменного обрубка ядовитые испарения. Ему было все хуже и хуже, все страшнее и страшнее. И вдруг ему показалось, что вместе с туманящим мысли дымом из-под земли доносятся голоса богов. Да, боги были разгневаны. И Марк все больше утверждался в мысли, что совершил непоправимую ошибку. Его страх перерос в панический ужас.

Если бы не крайняя слабость, он помчался бы отсюда, не разбирая дороги, и сломал бы себе шею на ближайшем откосе. В надежде все же попытаться укрыться от мести богов Марк начал тихонько обходить кратер, осторожно придерживаясь рукой за его теплую стену. Склон был довольно пологий, и по нему бежала удобная тропинка. С противоположной стороны вулкан, казавшийся ему трухлявым пнем, возвышался над ним огромной черной колонной.

Пройдя еще несколько шагов, Марк увидел меч. Тот лежал поперек тропинки. В черной стене прямо над ним зиял пролом, через который он и вылетел. Именно этот удар о камень и слышал Марк сверху. С тем же успехом можно было бросить его с крыши мельницы.

Марк протянул к мечу руку, поднял его и тут же с криком выронил: даже такое краткое пребывание в огнедышащем жерле раскалило металл настолько, что мальчику пришлось еще долго простоять, дрожа от утреннего холода и дуя на обожженные пальцы, прежде чем он смог снова взять Градоспаситель за рукоять.

— Я все еще не перестаю изумляться тому, сколько ошибок ты исхитрился наделать за один раз, синерясник, — кисло улыбнулся герцог Фрактин. — И чем больше я об этом размышляю, тем большее изумление во мне это вызывает.

Конечно же, у придворного мага в синей рясе было имя, но оно (как и имя, данное ему при посвящении) было не из тех, что упоминаются всуе. Даже герцогами. Да маг уже и сам привык отзываться на различные прозвища.

Кудесник сдержанно поклонился, но остался в кресле. Он знал, что виноват, но давно уже научился скрывать свой страх: в умении контролировать свои эмоции он был мастером высшего класса. С непроницаемым лицом он ответствовал:

— Я уже имел честь высказать вашей светлости все, что нахожу нужным, дабы оправдаться.

Птица-монашник, которая сидела в подвешенной в каменной арке золотой клетке, тут же разразилась хриплым хохотом, словно издеваясь над подобным заявлением. Худенькое тельце гибрида было покрыто густым пушистым мехом, а крошечные крылья не годились для полетов, хотя птица и могла двигать ими со скоростью пчелы. Однако пересмешник был начисто лишен разума, и поэтому его саркастический комментарий остался без внимания.

Кроме герцога и мага в комнате находилась лишь разливающая вино рабыня. Аудиенция проходила в одном из маленьких покоев для приватных бесед. В большинстве остальных помещений замка было мрачновато и пусто. Герцог Фрактин уже отчаялся превратить его в уютное родовое гнездо: во всяком случае, ни одной из герцогинь, которым предлагалось высидеть в нем наследников, этого не удавалось. Основателем рода Фрактинов считался прапрадед ныне здравствующего герцога, начавший нелегкий путь к вершинам власти с того, что стал главарем обычной банды разбойников. Дела пошли так хорошо, что ему удалось заложить этот замок и построить в нем первые башни. С тех пор каждый новый его хозяин что-то пристраивал, что-то расширял, так что к нынешнему моменту замок превратился в огромную, прекрасно защищенную крепость, как бы невзначай оказавшуюся на пересечении двух важнейших торговых путей герцогства. Надо признать, что с тех славных дней, когда закладывался замок, число иноземных караванов, отваживающихся ходить этими дорогами, несколько поуменьшилось, но ведь и герцоги нынче предпочитали больше не пачкаться вульгарным грабежом и вымогательством, а зарабатывать деньги более аристократическими методами.

В прорубленные в толстой крепостной стене узкие окна влетел порыв свежего ветерка и стал играть с нежно шелестевшими драпировками фамильных сине-белых цветов. Их повесила ключница, заправлявшая замком в дни молодости отца герцога. Так они и висели с тех самых пор. Но почему-то именно сегодня при взгляде на эти старые привычные тряпки герцог как-то по-особому остро ощутил, как быстро течет время, как быстро проносится его собственная жизнь. Его предки сделали, что могли, чтобы он изначально обладал огромными преимуществами перед другими людьми. Но месяцы, годы, десятилетия — все пронеслось галопом мимо, почти не оставив никаких следов. И вот результат — теперешний замок и меньше и слабее того, что оставил ему отец. Это был щедрый, но незаслуженный дар. Герцог Фрактин все еще лелеял надежды стать первым человеком на всем континенте, но цель была по-прежнему далека. Даже приближенных он и то не мог посвятить в свои великие планы. Как минимум еще пару лет. Он просто боялся, что собственные слуги начнут смотреть на него как на сумасшедшего. Слишком хрупка была его надежда.