Хмурился-то явно из-за тычков в спину, не желая оказаться на первой роли и сейчас недовольный из-за этого. Ну, милок, умей за слова отвечать, особенно когда положиться не на кого.

– Жестко? – Кот расплылся в улыбке.

– Да, жестковато. – Парняга, все же чуток ощутивший поддержку от одобрительно нудящих вольнонаемных, смелел на глазах. – Идти хер пойми куда, людям надо, ну… в общем, напоследок отдохнуть, друзей с семьями повидать. Да и аванс не мешало бы выдать, оставить родным и все такое.

Хаунд чуть не хрюкнул от удовольствия, предвкушая скорое будущее и развязку. Чернявый собрат по цепи и та самая баба со светлыми волосами тоже с интересом смотрели спектакль. Остальные рабы, пока не подгоняемые «братвой» Кота, сидели и молчали.

– Аванс, конечно, это верно. – Кот кивнул. – Только, землячок, ты про него что-то говорил? Неа. И я не говорил. Так что вопрос о передаче чего-то там заранее скорбящим родственникам считаю необоснованным. Отдыхать у вас всех времени было по самую сраку, иначе хрена вы бы нанялись мой товар нести, верно? Во-о-от, так что не хер тут на совесть давить. Сказал – по загонам, так разошлись. Кто чего не взял – не мои проблемы, предупреждали о явке к вечеру со всем нужным. А, да… если кому сейчас захочется выйти и ляпнуть, мол, шиш я пойду с Котом… так выходите.

Парняга напротив караванщика шага не сделал. Видно, нужно было ему смыться с Кинеля любым возможным способом. Двинулся вперед самый крепкий из мужиков, одноглазый суровый детина, заросший бородой по самые глаза, в заношенном тулупе, вонявшим скисшим потом, и армейских штанах-ватниках, заправленных в резиновые сапоги. Этому терять было нечего, нанялся явно, чтобы получить тот самый аванс и мотануть подальше, кинув Кота с командой. Тяжелый густой запах перегара только подтверждал выводы.

– Ты мня наибал! – пробулькало из бороды. – Нах пшол!

– Да ну?! – удивился Кот.

– Тчна грю!

– Обломишься, – Кот перестал улыбаться, – в строй встал.

– Убью, сука!

Хаунд не выдержал, гоготнул. Эт ты зря, дядя. И был прав.

Караванщик ударил правой, метя в ухо. Бородатый, вполне ожидаемо, пусть и пьяно, качнулся назад. Как и думалось Коту. Да и Хаунду тоже. И он снова не ошибся.

Левая рука Кота взорвалась неожиданным ударом в печень, заставив бородатого тяжело охнуть и согнуться. Правая прилетела в то самое ухо, заставив схватиться за него, а левой караванщик добавил, ловко и незаметно сместившись в сторону, впечатав кулак в пах пьяной рванины. Тот охнул еще громче, упал на карачки, заработал локтем промеж лопаток, крикнул что-то несвязное, падая рожей в грязь, и блеванул. Только Кот не остановился.

Оказался сзади и размашисто, хлестко и неумолимо шарахнул по два раза кулаками в бока бородатого. Тот ойкнул и свернулся, как эмбрион в утробе. Запахло еще хуже.

– Кабзда селезенке, – прокомментировал Хаунд. – И почкам с печенью. Ща окочурится.

– Ебать-колотить, какие мы умные, – хмыкнул совершенно не запыхавшийся Кот. – И смелые. Я тебе рот разрешал открывать, тело?

– Неа. – Хаунд отступил, глядя на братву, не мудрствуя лукаво вытащившую стволы.

– Вот, сука, и заткнись. Зубы вышибу. Так…

Кот повернулся к наемным.

– На ходку со мной, падлы, все подписались? Все, Антоныч свидетелем выступал. Ведущий караван, на время похода, вам царь и Бог. Ведущий кто?

Наемные молчали, глядя на вздрагивающего бородатого.

– Молчите, ухри? Я старший, я ведущий, я, мать вашу, теперь вам вместо батьки и Господа Бога с ангелами да чертом. Сказал – оправиться, жрать да спать, так выполнили. Ясно? Молодцы, разошлись все, сказал. Костя, зверье в сортир, по сухарю и потом на цепь, спать. Большой, Сипа, с этим разберитесь.

Кот кивнул на уделанного мужика, явно не намекая на врачебную помощь.

Куда там того потащили, Хаунд не видел. Скорее всего – скинут где-то в свинарнике или типа того, а там как выйдет. Повезет – выкарабкается, нет – судьба такая, йа. Бухло вообще никогда до добра не доводит, а уж если на улице Беда, так надо головой думать, а не только в нее есть.

Сухарь ему попался черный, каменный и воняющий плесенью. Но, размоченный в большом тазу с водой, поставленном на троих, вполне съедобный. Так и хрустел на зубах.

Хаунд, откинувшись на стенку, удерживающую цепь, смотрел на товарищей по свалившемуся повороту в судьбе. Он отыграл у этой суки еще один день и даже стал ближе к намеченному. Осталось разобраться с побегом и заняться нужным для возвращения в город делом.

– Ты-то как сюда попал, Пес?

Вопрос оказался тихим. Светловолосая, сидя рядом, казалась дремлющей, притворяясь так, что обманула всех вокруг. Хаунд не повелся сразу, слыша, как та дышит. Вот, оно как, значит… Фортуна, повернувшаяся жопой, решила исправиться и подкидывает шанс со стороны этой фифы? Раз знает, кто он, не выдала и заговорила, так есть с чего. Дас гут, йа.

– Ты кто?

– Аня.

– Хорошо. Меня откуда знаешь?

– Кто тебя не знает-то?

Чернявый, ковыряющийся в обуви, головы не поднимал. Хаунд, засопев, искоса глянул вокруг. Охренительно выходит, он тут, оказывается, звезда.

– Я Ерш. С Глинки, видел тебя пару раз на Кинапе. Когда ждал груза, я с реки.

Гут, тут понятно.

– Меня с Металла продали. Я пять лет там прожила, пока Карно под себя не подгреб. Устроил осмотры у врачей, ну и…

С этой тоже ясно.

– Это кто там пиздит?!

Голос прилетел от двери, закрывающей загон, устроенный на месте бывшего сортира. Охраняли надсмотрщики рынка, свежие и бодрые.

Хаунд мотнул головой и начал укладываться, стараясь удобнее разместить снова занывшую руку. Порошок ему выдали перед надетой на шею цепью, чуть полегчало, но обрубки ныли, куда там гнилым зубам.

Надо дождаться, пока все заснут, когда охрана станет ходить раз в полчаса, тогда и поговорить. Тогда…

– Подъем!

Поговорили…

Хаунд открыл глаза, уткнувшись взглядом в закутанную рваным бушлатом Анну. Та кивнула. Гутен морген, чего уж.

Утро даже не вползло еще внутрь загонов депо. Черная холодная хмарь, видневшаяся в открытой калитке ворот, дышала сырой ночью. Подняли караван явно до петухов, собираться и чапать к отправляющемуся составу. Тот выходил с рассветом, когда липкие утренние сумерки уже не мешали. Время деньги, двигаться нужно, зверье. Мутант хмыкнул, покосился на заскорузлые бинты. С вечера их не поменяли, то ли забыв, то ли оставив удовольствие на утро.

– Эй, обезьяна Бобик!

Кот щурился у загородки, облокотившись на нее.

– Сейчас будем перевязку делать. Дернешься – пожалеешь.