– Ума не приложу, где они, – сказал я своему спутнику. – Но вы пройдите и сядьте: вы, должно быть, устали с дороги.

– Вовсе нет. Этот сладкий ароматный воздух лучше тысячи микстур, а в комнате душно и пахнет золой. Скажите лучше, что мы предпримем.

– Заглянем в кухню и спросим у Бетти, куда ушли хозяева.

Мы обогнули дом и вошли на скотный двор в сопровождении Пирата, которым, очевидно, двигало чувство долга. Бетти мыла кастрюли из-под молока в холодной ключевой воде, которая, журча, стекала тонкой струйкой в каменную лохань. В такой прекрасный день почти вся кухонная работа делалась на свежем воздухе.

– Ах, надо же! – воскликнула Бетти. – А хозяин с хозяйкой в Хорнби. Не думали они, что вы придёте так рано. У миссис Хольман есть в городе кое-какие дела. Вот она и решила, что сходит туда, а к обеду вернётся.

– К обеду нас разве не ждали?

– И ждали, и нет. Хозяйка сказала, что, ежели вы не приедете, мы обойдёмся холодной ягнятиной, а если приедете, то приготовим цыплёнка и грудинку. Пойду-ка я займусь этим, а то грудинка варится долго.

– Филлис тоже ушла? – спросил я, бросив взгляд на мистера Холдсворта, который тем временем уже успел завязать дружбу с Пиратом.

– Нет. Она где-то тут, недалеко. Может, в огороде, горох собирает.

– Идёмте туда, – сказал мистер Холдсворт, вдруг прекратив играть с собакой.

Огородик Хольманов был в той поре, когда обильный урожай овощей и фруктов – ещё не данность, но уже предчувствие. За этим клочком земли хозяева, пожалуй, ухаживали не так рьяно, как за прочими своими владениями, и всё же он казался ухоженнее большинства фермерских огородов: по обеим сторонам гравийных дорожек пестрели цветы, старая стена, защищавшая насаждения от северного ветра, почти скрылась от глаз за зеленью плодовых деревьев не самого плохого сорта. На откосе, ведущем к рыбному пруду, тесно и словно бы наугад, безо всякого плана, расположились большие клубничные грядки, малиновые заросли и розовые кусты. От главной дорожки тянулись нити, к которым подвязан был горох. Над ним, склонившись, хлопотала Филлис. Как только шуршание гравия под нашими ногами достигло её слуха, она выпрямилась и с секунду неподвижно стояла, ладонью заслонив глаза от солнца, а затем медленно к нам приблизилась, слегка раскрасневшаяся от видимого смущения. Никогда прежде мне не случалось видеть мою кузину смущённой. Пожав ей руку, я представил своего спутника:

– Вот мистер Холдсворт, Филлис.

Она подняла на него глаза и снова их опустила, зардевшись ещё ярче: приветствуя её, джентльмен снял шляпу и поклонился – такая галантность была на Хоуп-Фарм в диковину.

– Отца и мамы нет дома. Они огорчатся. Вы обещали написать, Пол, но не написали.

– Во всём виноват я, – сказал мистер Холдсворт. Он прекрасно понял Филлис, как если бы она выразилась яснее. – Я не вполне ещё расстался с привилегиями больного, одна из которых – право быть нерешительным. Вчера вечером ваш кузен спросил меня, в котором часу мы отправимся, но я колебался.

Теперь же, очевидно, колебалась Филлис, не знавшая, что с нами делать. Желая помочь ей выйти из затруднения, я взял у неё до половины наполненную корзинку, которой она всё ещё не выпускала из рук, и спросил:

– Вы уже закончили собирать горох? Мы могли бы остаться и помочь вам.

– Если угодно. – Обратившись к мистеру Холдсворту, она прибавила: – Но, должно быть, вас это утомит, сэр?

– Ничуть. Это возвратит меня на два десятка лет назад, когда я собирал горох в саду своего деда. Полагаю, мне будет разрешено съесть несколько горошин, пока я тружусь?

– Конечно, сэр. Но, возможно, вам больше хотелось бы клубники? Некоторые ягоды уже поспели. Пол мог бы вас проводить.

– По видимости, вы мне не доверяете, но позвольте заявить вам, что я превосходно умею рвать горох и буду бдительно следить за тем, чтобы ни один неспелый стручок не попал в корзину. Если я берусь за работу, моё начальство обыкновенно остаётся мною довольно.

Такие полушутливые речи были непривычны моей кузине. Обвинение в недоверчивости смутило её, и поначалу она словно бы хотела оправдаться, но предпочла промолчать. На протяжении следующих пяти минут мы все в деловитом молчании собирали горох. Затем мистер Холдсворт поднялся:

– Боюсь, я вынужден забастовать, – произнёс он немного устало. – Я оказался не так силён, как мне представлялось.

Его признание мгновенно вызвало у Филлис прилив раскаяния: он в самом деле стал бледен, и она принялась упрекать себя за то, что позволила ему ей помочь.

– Это было так беспечно с моей стороны! Я не знала… Вернее, я думала, вас это и вправду развлечёт… Мне следовало предложить вам чего-нибудь поесть, сэр! Ах, Пол, мы нарвали уже довольно. До чего это было глупо с моей стороны забыть, что мистер Холдсворт недавно болел!

Залившись краской, моя кузина торопливо повела нас к дому. Как только мы вошли, она придвинула мистеру Холдсворту тяжёлое кресло с мягкой обивкой, и тот устало в него опустился. Двигаясь с бесшумным проворством, Филлис принесла из кухни небольшой поднос с вином, водой, пирогом, домашним хлебом и свежесбитым маслом. Пока гость ел, она стояла рядом и обеспокоенно за ним наблюдала. Питьё и пища вернули цвет его обескровленному лицу, и он принялся, смеясь, извиняться за то, что напугал нас. Тогда Филлис, словно устыдившись своего столь простодушно выказанного участия к незнакомцу, вернулась под власть холодной застенчивости, которая обыкновенно охватывала её в компании неизвестных ей людей. Принеся прошлонедельную газету, которую мистер Холдсворт прочитал пятью днями ранее, она тихо вышла. Он, поддавшись апатии, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, будто хотел уснуть.

Я, крадучись, заглянул в кухню, но Филлис там не оказалось: она вышла во двор, обогнула дом и, усевшись на ступени, с каких женщины садятся на лошадь, принялась лущить собранный горох. Пират лежал у её ног, время от времени огрызаясь на пролетавших мух. Я вызвался помочь кузине, но крепкие и сладкие молодые горошины чаще попадали ко мне в рот, чем в миску. За общим занятием мы тихо беседовали, боясь, что звуки наших голосов через открытые окна проникнут в комнату, где отдыхал Холдсворт.

– По-вашему, он красив? – спросил я.

– Возможно, но я мало на него смотрела, – ответила она. – Вы не находите, что он похож на иностранца?

– Да, он стрижёт волосы на иностранный манер.

– По моему мнению, англичанин должен и выглядеть как англичанин.

– Не думаю, чтобы он придавал этому значение. Он говорил мне, что начал так подстригаться в Италии, где все носили подобные причёски, а потом, уже в Англии, не стал менять фасон.

– Почему же он пожелал отличаться от других на родине, если не хотел этого за границей?

То, что Филлис упрекнула моего друга в непоследовательности, немного задело меня, и я предпочёл переменить предмет.