С тех пор секретные службы не причиняли мне беспокойства, и я не был на них в претензии. Я оставил надежды на министерскую карьеру, и работа в Страсбурге и Брюсселе в качестве выборного члена Европарламента мне нравилась, особенно в 1979–1994 годах. И все-таки в течение многих лет я ощущал раздражение при мысли о том, какая неразбериха и какие увертки сопровождали мое назначение и увольнение из кабинета министров, а также о том, что никто не решился обсуждать со мной эту тему даже через несколько лет. Поистине это было темное дело, правда, не имевшее значения для британцев, да и для моего повседневного благополучия, но отпечатавшееся тенью где-то в глубине моего сознания.

Прошло двадцать лет, и наконец в 1990 году я написал Эдварду Хиту, напомнил ему о том, что произошло в 1970-м, сделав несколько замечаний, приведенных выше, и попросил его о встрече. Он согласился, даже вызвался заехать в секретариат кабинета министров и просмотреть документы, относящиеся ко времени его правительства, дабы освежить в памяти детали моего дела. Я договорился с ним о встрече и 27 сентября, взяв свое досье, прибыл к нему домой. Я ждал его долго, но он так и не появился.

Через несколько дней (2 октября) я получил от него письмо следующего содержания: «Мне нечего добавить к тому, что уже было сказано. Я не готов дополнить вашу автобиографию информацией из конфиденциальных документов. Ознакомившись с вашим письмом от 10 сентября, я полностью отвергаю ваши утверждения о неразберихе и увертках, не говоря уже о «темном деле». Никаких обещаний в случае «благоприятного исхода» вам никто не давал. Если вы хотите повлиять на свое назначение на правительственные должности в будущем, вам лучше обратиться к будущим премьер-министрам».

3. Солженицын на Западе

Тем временем Солженицын жил в Москве и подвергался в прессе жесточайшей травле; он развелся с женой и создал новую семью (в которой у него трое сыновей) с другой, более молодой женщиной, Натальей Светловой; подвергался преследованию со стороны КГБ, но не был арестован. «Раковый корпус» помог ему получить Нобелевскую премию и завоевать мировую славу. Роман приносил также и значительные деньги, и они откладывались на отдельный банковский счет, который мы открыли на имя Солженицына.

В начале семидесятых годов я услышал, что Солженицын написал книгу, еще более взрывную и политически значимую, чем «Раковый корпус». Она называлась «Архипелаг ГУЛАГ» и представляла собой историю советской тирании от Октябрьской революции 1917 года до настоящего времени — ни больше и ни меньше. Это была не очередная критика в адрес сталинского периода, как прежние произведения. Основываясь на огромном количестве исторических примеров, книга объясняла, что Ленин повинен в массовых убийствах не меньше, чем весь строй, порочный с самого начала, который был гораздо хуже всего, что русские люди вынесли до 1917 года.

Солженицын написал то, чего нельзя было писать: что плох сам советский строй, а не только путь, на который его повернул Сталин, и что царская Россия была лучше, чем Советский Союз под руководством Ленина и его преемников. Это было посягательством на самое святое. Мало того, это было вызовом еще одному табу. Книга Солженицына защищала выбор тех русских людей, которые перешли на сторону немцев и сражались против Советского Союза и Сталина в 1941–1945 годах. Другими словами, она представляла собой антисоветскую пропаганду в самом чистейшем виде.

Из этой книги в сотню языков мира вошло слово «ГУЛАГ» — сокращенное словосочетание «Главное управление лагерей». Автор объяснял, что жестокость системы, при которой десятки миллионов людей заключались в тюрьмы и лагеря, была неотъемлемой частью марксистско-ленинской идеологии. Это не было искажением или отклонением от принципов социализма. Так должно было происходить оттого, что вся власть была сосредоточена в государственных органах, а люди, пытавшиеся бросить им вызов с оружием или пером в руках, оказывались абсолютно беспомощными.

Не все экземпляры рукописи находились на руках у автора.

Часть была вывезена контрабандным путем за пределы России. Одна копия попала в КГБ. Были сделаны переводы на английский язык, и они могли быть опубликованы по первому слову писателя. К середине 1973 года стало ясно, что советские руководители были в панике — и не без оснований, — так как книга представляла для них большую опасность. Гром разразился в декабре 1973 года, когда издательство «ИМКА-пресс» опубликовало в Париже русский вариант книги. Писательница Лидия Чуковская точно предсказала возможный резонанс этого шага: «По неизмеримости его можно сопоставить только с событием 1953 года, — смертью Сталина.»[20]

Люди в Кремле пришли в ярость. Но что им было делать? Они не могли принять традиционные советские меры. Солженицына нельзя было убить, как убили Рауля Валленберга. Те времена прошли. Если бы они посадили его, как Синявского и других писателей, это тоже произвело бы плохое впечатление в мире, и на долгие годы стало бы больным местом в отношениях Востока и Запада. Требования об освобождении со стороны Запада, в том числе и западных коммунистов, не прекращались бы. С другой стороны, власти понимали, что нельзя больше позволять такому ярому «антисоветскому агитатору» жить и работать в системе, на которую он так неистово нападал. Он бросил вызов, и им нужно было отвечать на него.

В 1973 году они решили проблему с Синявским. К тому времени Андрей отбыл свой семилетний срок, и вскоре после освобождения из исправительно-трудовой колонии строгого режима ему и Майе было разрешено эмигрировать. Незадолго до этого я опубликовал за свой счет «Голос из хора», яркие впечатления Андрея о лагерной жизни. 8 октября 1973 года я обедал с Андреем и Майей в Париже и спросил их, не собирается ли Солженицын с семьей эмигрировать тоже. Тщательно подбирая слова, поскольку они не хотели публично ссориться с ним, пока он был еще в Советском Союзе, они сказали, что, по их мнению, вряд ли. Они сказали, что он не доверяет Западу и старается как можно меньше иметь с ним дело. По своей воле он никогда бы не покинул матушку Россию. Таков его принцип. Позже я узнал о коренном расхождении между Солженицыным и Синявским по этому вопросу, что проявилось в реакции первого на приговор, вынесенный второму в 1966 году (см. главу 1).

Наконец КГБ начал действовать. В московскую квартиру № 169 дома № 12 по улице Горького, где Солженицын жил с женой и тремя маленькими сыновьями, пришла повестка: «Гр. Солженицын А.И., Вам надлежит явиться в Прокуратуру СССР — улица