— Мне жаль, — сказал я, — что ты так думаешь об этом человеке. Он ничем не хуже нас с тобой. К тому же без него мы действительно не выберемся из тайги. Так что спрячь свои черные мысли подальше и Бог тебе судья!

Торопчин ничего на это не ответил, но по лицу его было видно, что мнение свое о Торбоке он не изменил. На всякий случай я свой рожок с порохом переложил из мешка себе за пазуху.

Отдохнув и подкрепившись, мы отправились дальше по извилистой тропе, явно начавшей спуск, и спустя некоторое время довольно неожиданно вышли в уютную неширокую долину, заросшую высокими травами, ильмами и березами. Сосны исчезли вовсе.

Торбок остановился на краю длинной расширяющейся впереди прогалины и, махнув туда рукой, сказал:

— Это дорога на Козыр-агаш.

— Ну, так пошли быстрее! — буркнул Семен и первым зашагал сквозь травяную стену.

Торбок посмотрел ему вслед и только непонятно покачал головой, потом повернулся ко мне:

— Почему Семен такой усал кеше… Злой, да?..

— Он боится, — сказал я и направился за Торопчиным.

— Я понял, Степан дус[20], — сказал телеут.

Шагов его я не услышал, а когда обернулся, Торбока позади не оказалось. Невольно я передернул плечами: неужели бросил? А вдруг Торопчин был прав? Усилием воли я отогнал неприятные мысли и продолжил путь.

Но Торбок действительно пропал надолго, и Семен не один раз бросал на меня торжествующие взгляды, но покуда помалкивал, видимо, желая насладиться моей растущей растерянностью. Однако перед закатом, когда мы добрались почти до конца долины, телеут неожиданно появился перед нами, имея вид гордый и торжественный.

— Кэдрле галимнэр, без кильдек.[21]Козыр-агаш — священное место людей из рода Кедра. Еще ни один ак-кул не видел его! Вы будете первыми!

— И что же в нем особенного? — желчно спросил Семен. — Наверное, обычное языческое капище, идолы там всякие…

— Каждое капище своеобразно, — попробовал я его урезонить. — Мы еще не видели ни одного телеутского места поклонения древним богам.

— Козыр-агаш — не наше священное место, — сказал Торбок. — Люди из рода Кедра называют себя сары-шор. Это один из самых старых и больших сеоков[22]. Они жили в этих горах еще до прихода моего племени.

— Зачем же ты привел нас к чужому капищу? — подозрительно спросил Торопчин. — Хочешь поссорить нас с татарами[23]?

— Дурак ты, Семен! — не выдержал я. — Торбок, наоборот, гордится своими соседями, уважает их верования.

— Ладно, извини, Степан, — Торопчин как-то сразу сник (хотелось верить, что от моей отповеди) и тяжело вздохнул: — Погорячился я что-то…

Мы обогнули небольшой холм, поросший березняком, и перед нами вдруг открылась совершенно круглая поляна, посреди которой рос великолепный, могучий кедр. Огромное, узловатое основание его указывало на весьма почтенный возраст дерева — никак не менее пятисот-шестисот лет. То есть, когда этот кедр был высажен здесь — а сей факт не подлежал сомнению, ибо в таком месте естественным путем он появиться не мог, — на Руси полыхала большая война между Рюриковичами и Ольговичами!

Священное дерево гордо раскинуло свои пушистые ветви, шатром прикрывшие круговую, тщательно утоптанную площадку сажен в двадцать шириной. По окружности площадки через равные промежутки стояли треугольные каменные останцы, явно обтесанные для единообразия. Издали останцы смахивали на зубы некой апокалипсической твари, погребенной под горой. С восточной стороны саженях в пяти от ствола кедра возвышалось собственно идолище — огромный истукан, вырубленный из целого куска скалы, быть может, уже бывшего тут изначально.

Внутренне трепеща перед величием капища, я обошел его за пределами утоптанного круга и встал перед фигурой древнего бога. Истукан был изображен сидящим, со сложенными на коленях руками ладонями вверх. Его грубое лицо, обозначенное лишь примерно, было обращено к вершине ближайшей горы, а во лбу зияло глубокое отверстие, формой похожее на ромб. Или глаз. Хотя остальные два глаза располагались как у человека, только имели квадратную форму.

— Что это за страшилище? — спросил за моей спиной Семен. Ответить я не успел.

— Это Тенгри — хозяин Верхнего Мира, — спокойно и чуточку торжественно произнес голос Торбока.

— Ты говоришь о Небесах? — поспешил вмешаться я, опасаясь, что Торопчин опять сморозит какую-нибудь глупость.

— Небес всего девять, — поучительно сказал Торбок. — На девятом живет Ульген, создатель и отец Вселенной. Он не вмешивается в дела других богов. Нижним Миром правит его брат Эрлик, Средний Мир отдан людям и духам, а в Верхнем Мире живут боги. Некоторые из них следят, чтобы духи не обижали людей. Тенгри — самый главный среди богов, ему подчиняются солнце, луна и звезды. А живет он на третьем Небе…

— А что это там за камень, у ног вашего Тенгри? — перебил телеута Семен.

— Это жертвенный камень. Когда Белый кам приходит говорить с Тенгри, он совершает один из двух обрядов — умиротворения или призвания. На камне приносят жертву, либо оставляют ясак.

— Скажи, Торбок, — спросил я, — а телеуты тоже поклоняются Тенгри?

— Да. Но у нас его зовут Энгер. А ханты, что живут на севере, называют его Эндури. У богов много имен…

Солнце уже зацепилось за верхушки гор, и потому мы решили заночевать здесь, в Козыр-агаше. Правда, Торбок уговаривал спуститься ниже, к перевалу, но Торопчин заявил, что зверски устал и потому никуда отсюда не пойдет. Спорить с ним у меня тоже сил не было.

Мы отошли к дальнему краю поляны, к березовой опушке, и разбили скромный бивуак. Торбок, оказалось, успел добыть где-то три довольно крупные, похожие на форель, синеватые рыбины с лиловыми плавниками, хотя никаких крупных ручьев или озер нам по пути сюда не встретилось.

— Это там, — ткнул телеут рукой с ножом, которым разделывал добычу, в сторону заката. — Под той горой течет Чарык-чул[24]. В ней всегда чистая вода и много рыбы.

Мы поужинали нежнейшим белым мясом, запеченным на плоском камне, положенном в костер, затем вытащили из мешков толстые шерстяные одеяла, которые нам выдал в Кузнецке интендант экспедиции господин Храпов, и улеглись вокруг прогоревшего костра. Караулить, как в прошлые ночи, не стали — Торбок уверил нас, что дикое зверье, в особенности хищники, в Козыр-агаш не заходят. Заснул я мгновенно. Тем неприятнее было пробуждение.