Энтони выдавил смущенную улыбку.

— Только мне нравятся выразительные, созвучные имена, — продолжила девушка. — Все, за исключением собственного. Мое имя слишком вычурное. Впрочем, я была знакома с девушками по фамилии Джинкс, и только представьте, если бы их звали иначе: Джуди Джинкс и Джерри Джинкс. Здорово, верно? Или у вас иное мнение? — Она ждала ответа, приоткрыв детский ротик.

— В следующем поколении, — предположил Дик, — всех будут звать Питер или Барбара, так как в данный момент литературные персонажи с налетом пикантности носят именно эти имена.

— И разумеется, — развил пророчество Энтони, — Глэдис и Элинор. Украсив собой последнее поколение героинь и будучи в настоящее время всеобщими любимицами, они достанутся следующему поколению продавщиц…

— Вытеснив Эллу и Стелу, — перебил Дик.

— А также Перл и Джуэл, — живо поддержала Глория. — А еще Эрла и Элмера.

— А потом наступит мой черед, — заметил Дик. — И, откопав преданное забвению имя Джуэл, я назову им прелестную в своей эксцентричности героиню, и оно обретет новую жизнь.

Глория подхватывала нить разговора, и голос девушки кружил возле него на слегка повышенных тонах, акцентируя конец предложения полунасмешливой интонацией, будто защищаясь от попыток перебить себя, временами прерываясь сдавленным смешком. Дик рассказал, что слугу Энтони зовут Баундс, и Глории это страшно понравилось. Дик придумал неудачный каламбур по поводу того, что Баундс латает дыры своего хозяина Пэтча. И Глория тут же заявила, что хуже каламбура может быть только человек, который в качестве обязательного приложения стремится обидеть его автора насмешливо-укоряющим взглядом.

— Откуда вы? — поинтересовался Энтони. Ответ он знал, но при виде ее красоты все мысли из головы испарились.

— Из Канзас-Сити, штат Миссури.

— Ее оттуда выставили сразу же после введения запрета на продажу сигарет.

— Так там запретили сигареты? Чувствую руку дедушки-праведника.

— Ведь он реформатор или что-то в этом роде?

— Мне приходится за него краснеть.

— Мне тоже, — призналась Глория. — Ненавижу реформаторов, особенно тех, что стремятся переделать меня.

— И много таких?

— Полно. «Ах, Глория, если будешь злоупотреблять курением, испортишь свой прелестный цвет лица!» Или вот еще: «Ах, Глория, вышла бы ты замуж и угомонилась!»

Энтони поспешил согласиться, но ему сделалось любопытно, кто дерзнул разговаривать в подобном тоне с такой личностью, как Глория.

— А еще есть реформаторы более утонченные, — продолжала Глория. — Те, что передают жуткие истории, которые якобы о вас слышали, и не преминут упомянуть, как яростно вас защищали от злобных нападок.

Энтони наконец рассмотрел, что глаза у девушки серые, очень спокойные и невозмутимые, и когда их взгляд останавливался на его персоне, понимал, что хотел сказать Мори, утверждая, что Глория одновременно юна и стара как мир. Она всегда говорила только о себе, как прелестное дитя, и ее замечания по поводу собственных пристрастий были неожиданными и полными искренности.

— Должен признаться, — начал серьезно Энтони, — что даже я кое-что о вас слышал.

Мгновенно насторожившись, Глория выпрямилась. Глаза нежного серого оттенка незыблемой гранитной скалы встретились с его взглядом.

— Расскажите, и я поверю. Всегда верю тому, что обо мне говорят. А вы?

— Всенепременно! — дружно откликнулись оба юноши.

— Тогда рассказывайте.

— Право, не знаю, стоит ли?.. — поддразнил девушку Энтони, не в силах сдержать улыбку. Ее интерес был совершенно очевидным, а поглощенность собственной персоной выглядела почти смешной.

— Он имеет в виду твое прозвище, — вмешался кузен Глории.

— Какое прозвище? — поинтересовался Энтони с вежливым недоумением.

— Глория-Странница! — В голосе девушки звучал смех, такой же неуловимый, как переменчивые тени от пламени камина и лампы, играющие на ее волосах. — О Господи!

Энтони был по-прежнему озадачен:

— И что это означает?

— Означает меня. Именно эта кличка прилипла ко мне с легкой руки каких-то глупых мальчишек.

— Неужели не понимаешь, Энтони, — пустился в объяснения Дик, — что имеешь дело со всенародно известной путешественницей и все такое прочее? Ведь ты это о ней слышал? Глорию называют так много лет, с той поры, как ей исполнилось семнадцать.

Глаза Энтони сделались насмешливо-печальными.

— Что за Мафусаила в женском обличье ты ко мне привел, Кэрамел?

Даже если замечание обидело девушку, она пропустила слова Энтони мимо ушей, возвращаясь к главной теме:

— Так что вы обо мне слышали?

— Кое-что о вашей внешности.

— Вот как? — разочарованно бросила Глория. — И только-то?

— О вашем загаре.

— Моем загаре? — Она была явно озадачена. Рука скользнула к шее и на мгновение замерла, будто изучая пальцами оттенки упомянутого загара.

— Помните Мори Ноубла? Вы с ним встретились около месяца назад и произвели неизгладимое впечатление.

Глория на секунду задумалась:

— Помню. Но он так мне и не позвонил.

— Уверен, бедняга просто не отважился.

За окном стояла непроглядная тьма, и Энтони удивился, что его жилище когда-то представлялось серым и унылым. Такими теплыми и полными дружелюбия выглядели книги и картины на стенах, и старина Баундс подавал чай, почтительно держась в тени, а трое приятных людей оживленно обменивались шутками у весело горящего камина.

В четверг днем Глория и Энтони пили чай в бифштексном зале ресторана «Плаза». Отороченный мехом костюм Глории был серого цвета. «В серой одежде нужно непременно сильно краситься», — пояснила она. Голову девушки украшала маленькая щегольская шляпка без полей, позволяя золотистым локонам весело струиться во всем их великолепии. При верхнем освещении лицо Глории выглядело гораздо нежнее, и вся она казалась Энтони такой юной — на вид не дашь и восемнадцати лет. Ее бедра, затянутые в узкий облегающий футляр с перехватом у щиколоток, который в ту пору назывался юбкой, смотрелись изумительно округлыми и изящными. Руки Глории, не «артистичные» и не короткопалые, были просто маленькими, как и положено у ребенка.

Когда они вошли в зал, оркестр заиграл первые заунывные аккорды матчиша, мелодия которого, наполненная звоном кастаньет и томными переливами скрипок, как нельзя лучше подходила для зимнего ресторана, заполненного радостно-оживленной по случаю приближающихся каникул толпой студентов. Внимательно осмотрев свободные места, Глория, к немалому раздражению Энтони, торжественно повела его кружным путем к столику на двоих, расположенному в дальнем конце зала. Здесь ее снова охватили сомнения: где лучше сесть, справа или слева? По прекрасным глазам и губам девушки было видно, как серьезно она относится к вопросу выбора. И Энтони в который раз удивился наивной непосредственности каждого ее жеста. Ко всему в жизни она относилась так, будто выбирала себе подарки, разложенные во всем неистощимом многообразии на бескрайнем прилавке.