На палубе мы немного постояли. Здесь было почти так же душно, как в трюме.

Я думал о капитане: как же он любил свою жену, если воспоминания о ней до сих пор его не отпускают.

– Должно быть, он сильно по ней скучает, – сказал я Гарри Грину.

Тот лишь плечами пожал.

– Вообще-то в делах любви ничего не разберешь, – возразил он. – А если я тебе скажу, что не прошло и года после ее смерти, как он снова отправился на Арувулу и хотел взять в жены другую девушку?

Я был потрясен и не сумел скрыть этого.

– Так оно и было, – вздохнул Гарри. – Именно так он и поступил. Вождь и старейшины велели ему убираться с острова и никогда больше не возвращаться. Вот я говорю: в делах любви никто ничего не знает наверное. Я вот думаю, он влюбился не столько в женщину, сколько в ее татуировку. На некоторых картинах даже не поймешь, то ли это женщина, похожая на ящерицу, то ли ящерица, ставшая женщиной.

Там, в студии, я все время боялся, как бы капитан не застиг нас врасплох.

– А он знает, что вы видели его картины? – спросил я Гарри теперь.

– Еще бы! – ответил он. – Капитан всегда интересуется моим мнением.

И я в очередной разубедился: капитан «Камнока» – очень своеобычный человек. Гарри легко разгадал мои мысли.

– Полно, Энди, – улыбнулся он. – Если в человеке нет сумасшедшинки, ему доверять нельзя.

Эту мысль я понять не мог.

– Хороший ли он капитан? – спросил я.

– Весла господни! – воскликнул Гарри. – С человеком надежнее мне и не доводилось плавать. Шторма избегает, как чумы. Он же не может рисовать, если волны разгуляются.

Мне как большинству подростков, трудно было представить себе пору, когда взрослые не были взрослыми. Теперь я жалею, что не расспросил Гарри о его детстве. В том возрасте, когда я учился в начальной школе, он отправился юнгой в первый свой рейс на Патагонию. Его образованием стала жизнь среди необычных людей, странствия по дальним уголкам мира. Он сражался с бурями возле мыса Горн.

Я знаю, Гарри только рад был бы рассказать мне про свою молодость, но я не спрашивал. Правда, один вопрос я ему задал, один очень личный вопрос – вскоре после того, как он показал мне картины капитана. Душной и влажной ночью, когда мы стояли на палубе, облокотившись на леера.

– Гарри, а вы женаты? – Я уже какое-то время думал об этом, представлял себе, какую женщину он мог бы взять в жены. Мне хотелось знать, есть ли у моего друга дети, и к любопытству примешивалась изрядная доля ревности.

Он ответил не сразу – сначала метнул на меня свирепый взгляд из-под бровей, и я испугался, что обидел Гарри, нарушил какую-то незримую границу. На самом деле он обдумывал ответ, и вскоре его речь полилась как обычно.

– Нет, детей нет. Но женат я как-то раз был. Давно уже. Я только вернулся из рейса на Макарены[8]…

… Ему исполнилось двадцать пять лет в тот день, когда они вошли в порт. Он, как водится, расположился в Доме моряка неподалеку от гавани. Но затем привычный ход вещей нарушился: Гарри тяжело заболел. Организм отказывался удерживать пишу, больной не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Доктор надеялся, что это просто тяжелый случай тропической лихорадки денге – «костоломной лихоманки», как зовут ее моряки. Должно быть, его заразили гигантские москиты на Макаренах.

Как бы там ни было, по лицу доктора Гарри видел: тот опасается, как бы пациент не помер.

Женщина, работавшая сиделкой в Доме моряка, сказала, что у нее дома есть свободная комната, и она возьмет к себе Гарри и будет ходить за ним. Там он выздоровеет или умрет.

Звали эту женщину Хизер.

Дом был большой, старый, с темными деревянными панелями на стенах. Мрачноватое место, единственное яркое пятно – красно-желтый попугай по имени Дэйзи. Отец Хизер, капитан дальнего плавания, привез его дочери в подарок из Рио. Клетка висела на кухне, и Хизер научила попугая говорить: «Здравствуй» и «До свидания».

Сама Хизер была маленького роста, очень энергичная, курчавые рыжие волосы выбивались из пучка на затылке. Хизер часами терпеливо сидела у постели больного, предвосхищая любое его желание. Никто в жизни так не ухаживал за Гарри. Разумеется, оправляясь от одной лихорадки, он подхватил другую – любовную.

Вскоре он смог выбраться из постели, начал ковылять по дому. Потом удалось спуститься по лестнице, а там уж – и по улице пройтись, не выбившись из сил. Тем временем он все больше влюблялся в Хизер. Она спасла ему жизнь и теперь платила ему взаимностью – он видел любовь в ее глазах.

Через два месяца сердечных мук он решился объясниться и попросил Хизер выйти за него замуж. Она колебалась – Гарри счел это за проявление девичьей застенчивости. Он настаивал, и Хизер уступила.

Ему бы следовало насторожиться, когда Хизер уперлась, но Гарри был слишком счастлив – и оттого, что к нему вернулось здоровье, и оттого, что был влюблен.

Свадьбу сыграли скромную. Отец ее был в очередном рейсе, так что его на празднике не было, а через неделю и Гарри предложили место на судне, которое шло в Западную Африку. Хизер ничего не имела против. Это хорошо, сказала она, что мужчина служит своей профессии. Гарри попросил разрешения взять с собой Дэйзи: мол, попугай составит ему компанию и будет напоминать о жене. Хизер не возражала.

Рейс длился два месяца, и все это время Гарри только и думал, что о жене. Всякий раз, когда попугай голосом Хизер говорил «Здравствуй» или «До свидания», сердце Гарри едва не лопалось от любви.

То были два самых длинных месяца в его жизни. Но вот они миновали, и однажды июньским днем корабль вошел в порт Глазго с грузом красного дерева и великой любви Гарри Грина.

Дом был пуст, на лужайке перед ним знак: «Продается». Гарри заглянул в окна. Всю мебель вывезли.

В Доме моряка ему сказали, что Хизер тут больше не работает. Ему дали ее новый адрес.

На такси Гарри добрался туда, где город сливается с предместьем, где в разгар лета партизанские отряды дикорастущих цветов прорываются на ухоженные клумбы возле коттеджей. В конце одной улочки Гарри выбрался из такси и прошел чуть дальше.

Он увидел жену прежде, чем она заметила его. Хи-зер стояла на лужайке единственного старого дома в округе – настоящего деревенского дома, сложенного из плитняка и увитого плющом. Гарри хотел было окликнуть ее, но остановился у ограды и стал смотреть.

Хизер была не одна. Она разговаривала с человеком, который сидел в старом деревянном шезлонге. Гарри хорошо видел ее собеседника – юношу в халате, с серым, мятым лицом тяжелобольного. Хизер с величайшей нежностью смотрела на него.